Читать «Далеко ли до счастья» онлайн - страница 55

Убралась наконец восвояси недобрая весна, и послало небо лето сухое да жаркое, а хворой – ещё и избавление от лютой болезни. Стала Евдокиюшка поправляться. Вот уже и с печи спустилась да по стеночке добралась до окошка. Глядела-глядела она на картофельную делянку, но ни одного всхода не приметила. Что за напасть такая?! Дождаться не могла, когда старик управится с работой во дворе, окликнула:

– Антип, а Антип! Подь-ка сюды. Чо эт с картошкой-то нашей? Ты, може, не садил её?

– Как не садил? – обиделся тот. – Садил!

– А ну-кось, пощупай земельку, чо там?

– И верно, долгонько засиделись семена, – согласился дед.

Раскопал он ряд – а, батюшки, пусто! Другой, третий – как не было, так и нет ничего! Одна только гниль по рукам тянется… Обомлел старый, свету белого не взвидел. Вот безголовый! Жить бы им как у Христа за пазухой, а теперь по его промашке впору хоть волком выть да по миру идти. Опустились у него рученьки, онемели ноженьки. Совсем сгорбился Антип, будто мешок с каменьями навалили ему на хребет. И так уж он убивался, бедолага, так убивался, что и рассказать трудно, а к вечеру и вовсе слёг: свалила его печаль-заботушка, придавило уныние.

На другой день Евдокия, недолго раздумывая (и откуда силы-то взялись?!), поднялась чуть свет, принесла остатки картошки, на еду оставленную. «Вот и проросла в самый раз! – порадовалась она. – Это хорошо. Чо ж, будем, благословясь, сызнова садить».

Выгребла хозяйка из каждой лунки гнилое, а новое, живое, вложила. До самых потёмок трудилась, где на коленках, где на четвереньках, где стойком, где ползком… И что же вы думаете – как на опаре взялась картошечка в рост, усердно политая горючими слезами да солёным потом, весело зазеленела, закудрявилась. Так что, слава Богу, без урожая не остались старики. А ведь неспроста люди молвят: «Гони от себя уныние и никакой работы не страшись: глаза боятся, а руки делают».

Бабья причуда

Дед Никита, положив на широкую скамью возле русской печи старую телогрейку вместо подушки, прилёг и, разомлев от тепла, мирно задремал. Вошла бабка Матрёна, а за ней увязался в дом ледяным хвостом морозный воздух. Дед поёжился, приоткрыл один глаз и плотнее прижался к печи.

Бабка Матрёна, в чём пришла из стайки, не раздевшись, бухнулась на табуретку, потом, торопливо сняв варежки, взяла со стола очки, усадила их на кончик носа и трясущимися от радостного возбуждения руками аккуратно вскрыла конверт.

– Никита, глянь-кось: младшенькая-то наша, Нюрка, письмо отписала.

После продолжительных положенных здравиц, во время чтения которых старик лениво зевал и покашливал, она вдруг замолчала. Её взгляд, как заговорённый, то и дело опускался и поднимался по строчкам, отчего дед, потеряв всякое терпение, заметил ей:

– Ну, дык чо там? Беда, чо ли, какая? – и, кряхтя, присел на скамье.

– Беда не беда, а покрутиться нам придётся с тобой! – вздохнула бабка Матрёна и расправила худенькие плечи. Карие глаза заблестели слезами, а морщинки отчего-то собрались на лице в счастливую улыбку.

– Говори толком: дык чо случилося-то? – рассердился дед Никита.