Земные стары сны.Хохочут барышни.Густой и белый Достоевский,Мужик замученный и робкий,Он понял всё – и он и НевскийДрожат в полночной мышеловке.Людские корявые лики,Несутся толповкой,Струятся сибирской рекой.Вот улица, суд и улики,В ней первые люди столикиИ машет праотец рукой.Заводов измученный бог,В терновнике дыма и сосен,И сизые очи заоблачных ьог,На лбу его сотни дорог – дороги тревог.Чу! вывеска: гробов продажа!Пляс столетий,Лютня звезд,Поцелуев мертвых нети.Вы птенцы единых гнезд,Радость трупов, взоров клети,Полог мертвый и сквозной.И белый житель лесной пущи,Одно звено шпица.Одно звено векоцепи,Слепца-кобзаря лицо.Я был одет темно и строго,Как приказал времен разрез, –След мудрости портногоНа непокорный лоскут лез.Страницей северного льдаВоротнички стояли прямоБелели снегом и зимой.Век поединка биржи хамаВдоль плеч соперничества с тьмой.И черный шлем веселой нитьюСоединялся с шелковой петлицей,Чтоб ветер строгий не сорвалИ не увлек в кипящий вал.<…>Сердечный холод льда.Широт спокойной земной оси,Как управляющий города,Спокойно задавал вопросы.Кто, где в плаще прошел, когда?Уже ушел, ушел туда…Что я, кусок спокойный льда,Тебе, о знойная нужда?<3ачем> в броне смертей и гробаСтою на страже деньгороба,Кольчугой мрака защищенОт тех ресниц, чьи взгляды стон?Могилы шелковые стены,Кто злато солнца в полной тьме пелСвирелью гордою, трудом,Тому от кар бросает пепел,Однажды сотканный со льдом.Земные лики одинаковы:И если в хижине слез каменныхБлестящим синим небом ран<енный>Твой облик смуглый и заплаканныйСойдет с стены красивою цыганкой,Пройдешь богиней самозванкой,Ты не заметишь, убегая,Что Божья Матерь шла нагая,По граду нищему шагая.Прошла, как тень времен старинных,Когда, бурля, потоки селВ окраске крови, зелени и зорьНесли к ней зерна, мед и хворь.И каждая молвит: «Ты хочешь жить… На!»За то, что дика и беззащитна…Проклятый призрак, ночь.И в шлеме круглом, но босойПарник шел. Куда он шел? Куда спешилВ ночь темной осени туманов Петербурга?Его спросил я; он повел плечомИ скрылся между закоптелых срубов.Других жильцов моей светлицыДавно уж спета песнь.И сжаты в прутьях мышеловок лица,И каждый чем-то, как птица, слеп.Два-три пятна семейной светописи,Угар мещанской обстановки.Сухая веточка в петлицеНа память о суровой ночи.Явилось дерево, не дерево, а ворожея,Когда листами осени чернея,Дверь серую немного отворило,Плывет, как вольное ветрило.Пришло, как письмо иль суровое поверьеДороги – дерево рабочего предместья.Пришло оно, как роковое известье.Личиной лживою наскучило,Рукою, скрюченной проклятьем.За что? за что ты его мучило,Законодателя объятья?..Оно шагнуло, дрогнуло и стало,Порой Кшесинская и ужас,И поклонилось шагом мотылькаИ каждым трепетало лоскутом.Как будто бога очи черные,Дикарский разум полоня,Виденьем подошло в падучейИ каждый лист <его> сухойТрепещет, точно мертвой девы поцелуй.Оно дрожит, проходит, струясь.Пришло и дышит: «Ты», – кивая.Кто это? – дерево? волшебница живая?
