Читать «Десять посещений моей возлюбленной» онлайн - страница 211

– У нас будет много-много детей, – шепчет мне Таня прямо в ухо. – Четыре сына и три дочери.

– Не знаю, – говорю.

– А я знаю, – говорит Таня. – Сыновья будут походить на меня, а дочери – на тебя.

– Лучше уж все пусть будут на тебя похожи.

– И первым, знаю, будет сын.

– Ты что?

– Я так.

– О чем ты, Таня?

– Скоро.

Мыши летучие летают. Месяц над ельником повис. В деревне тихо.

– Нетопырей боюсь… Пойдем на крышу.

Вошли в ограду. На чердак поднялись.

Лежим. Фонарик не включаем.

– Я уж привыкла к твоей лысой голове…

– Не лысой – стриженой.

– Ёжик колючий…

И сколько времени прошло – не подытожить.

– Лаз уже видно, – говорю. – Светает.

– Тебе так кажется, – шепчет мне Таня.

Сколько минут прошло – не подсчитать.

– Таня, пойду.

– Нет, – говорит.

Сжимает пальцами затылок стриженый мой…

– Я без тебя умру…

– Я тоже…

Время глаза нам закрывает на себя, и странным образом:

Мы на развилке.

Хоть, как рассоху, разрывай нас.

Но – расстались.

В Ялань я въехал вместе с солнцем.

Долго уснуть не мог – душа моя болела.

Послесловие

Отслужил я на Тихоокеанском флоте три года. Вернулся.

На Кеми моста нет – снесло. Вода большая. Перевозят людей на моторной лодке: взрослых – за тридцать копеек, детей – за десять. Меня бесплатно переправили: я – дембель.

Май. Вторая половина месяца. Листья на деревьях еще не распускаются. Цветут медунки, колокольчики и подснежники.

Дошел я до Ялани пешком. С легким матерчатым зеленым чемоданишком – с размашистым приветом дембельским из города дождей, шнурков и проституток на нем, с двумя тельняшками в нем, в этом чемоданишке, да с толстой пачкой писем от моей единственной, от Тани, – писала мне всю мою службу, как солдатка.

Иду – счастливей в жизни никогда, наверное, и не был.

В Ялань вошел – дыхание перехватило. К родному дому подступил – и сердце сжалось: покосился, окнами сморщился, подсел заметно.

Тут и родители мои – вроде и ждали и не ждали. Слова как будто все забыл вдруг. Да и не выскажешь как:

Трепетно.

Но не обнимаемся – у нас не принято, – в щечки не тычемся, целуем только мертвых в лоб – такие мы, чалдоны, черствые. Но это внешне. Мама: глаза уже все, дескать, проглядели, в каждом прохожем видели тебя, мол. Стоит и плачет – подбородком. Папка – как ничего и не случилось будто. Поздоровался со мной за руку, словно с соседом, заскочившим спичек или соли попросить, и занятие свое продолжил: сидел – от ветра схоронившись – под навесом, гвозди ржавые из гнилых старых досок вытаскивал, в ящик их деревянный, специальный складывал – потом их, закорюки эти, будет выпрямлять. Совсем состарился – за шестьдесят ему перевалило.

Походил я по ограде, в огород вышел, скворцов послушал; щенок – Буску зимой машина задавила – недавно, видно, завели – с ним поиграл. Спросил у мамы: «Как назвали?» – «Да тоже Буской», – мне ответила.

Выпили мы с ним, с папкой, не дожидаясь гостей, по кружке медовухи – наварил он ее три фляги, нарочно к этому событию. Хмельная. Стопку и мама с нами пригубила. Больше не буду, дескать, – крепкая. Выпили мы с папкой еще по одной, уже без мамы. Сидим. Мирно беседуем. О том о сем. Часы тикают – слышно – так мы спокойно разговариваем. Но вот – недолго: с того с сего и перепрыгнули – поспорили. Говорит он, папка, осерчав: чё ты мне все, мол, как и эта – и рукой махнул на маму; ходит та по избе, как по лесу, улыбается, к столу подсядет, на меня, подрагивая подбородком, пристально посмотрит, снова поднимется, уйдет на кухню, – она-то, ладно, мол, безграмотная, как собака, а ты-то: Бог да Бог! – заладил тоже… Да где Он, Бог-то ваш хваленый?.. Кто его видел, мол, когда?.. Сколько живу вот, мол, еще нигде с Ним не встречался!.. Раз бы хоть, что ли, показался, пальцем бы погрозил мне, паразиту, пусть из-за облака, из-за луны ли!.. Там, на войне-то, повод вроде был: взмолись-ка вот к тебе всей армией, обосранной от страха, хоть и полком… да хоть и ротой!.. Еще: душа – придумают же чё-то…