Читать «У истоков древнерусской народности» онлайн - страница 104

Чудская волость находилась к северу от Галича Мерского. Ее древним центром был Чудской городок на берегу Чудского озера — ныне г. Чухлома на Чухломском озере. Городок находился, кажется, не на месте современного города, а за несколько километров, там где в XIV в. был построен Авраамьевский монастырь. В житие Авраамия Чухломского сказано, что жители городка говорили по-чудски. Князья галичские привлекали «чудь и луговую черемису» в свое войско. Но чухломская чудь XIV в. не была «островом». Здесь лежала далекая окраина, откуда начинались области, сплошь занятые финно-уграми, причем, по-видимому, не мерей, а племенами коми.

О Чудском конце в Ростове Великом говорится в житиях епископов Федора, Леонтия, Авраамия и Исайи, а также в «Повести о водворении христианства в Ростове». Все это источники поздние, специфические, но сообщаемые ими сведения весьма правдоподобны. Они говорят о том, что в Ростове имелся Чудской конец, где стоял каменный идол. Жители Чудского конца держались язычества вплоть до начала XII в. В конце X в. они неоднократно изгоняли из города епископа Федора. Леонтий был убит «заблудящую чудью» в 70-х годах XI в. И позже, при епископах Исайи и Авраамии, деревянные и каменные идолы стояли как в Чудском конце, так и в других местах Ростовской земли. То, что под чудью здесь подразумевалась именно меря, свидетельствует одна из редакций жития Леонтия, где сообщается, что он «русский же и мерьский язык добре умяше». В других редакциях жития речь идет о чудском языке. Очевидно, в Чудском конце говорили на «мерьском» языке.

Имеется предположение, что Леонтий был убит в Ростове во время восстания смердов в 1071 г. К этому яркому событию социальной истории конца XI в. обращались все исследователи, занимавшиеся Ростово-Суздальской землей, и оно достаточно хорошо известно. Но, как уже отмечалось выше (стр. 120, 121), историки обычно упорно умалчивают о том, что в картине восстания 1071 г. отчетливо видны нерусские, финно-угорские черты.

Это было совершенно очевидно в свое время для Д. А. Корсакова, и с ним нельзя не согласиться.

Во время восстания 1071 г. смерды, возглавляемые волхвами из Ярославля, шли по погостам вдоль Волги и Шексны, им указывали богатые дома «и привожаху к нима сестры своя, матере и жены своя. Она (они) же, в мечте прорезавша за плечемь, вынимаста либо жито, либо рыбу и убивашета многы жены, и имение их отъимашета собе». Это место из рассказа о восстании 1071 г. обычно вызывает недоумение. В то же время Д. А. Корсаков, ссылаясь на «Очерки мордвы» П. И. Мельникова, совершенно правильно указывал, что в этом колоритном отрывке описан древний финно-угорский обряд собирания припасов для общественного языческого моления. В обряде, судя по старинным мордовским (эрзянским) материалам, кроме жрецов-сборщиков принимали участие только женщины, а мужчины уходили на это время из деревни или прятались по овинам и хлевам. Когда сборщики приходили в дом, женщины, обнаженные до пояса, вешали на голую спину на тесемках мешочки с мукой и яйцами, бурачки с медом и маслом, рыбу и др. Сборщики подходили к женщинам, обращенным к ним спиной, перерезали тесемки, забирали мешочки и при этом кололи женщин в спину и плечи жертвенным ножем. Все это сопровождалось соответствующими «молитвами». Нет никакого сомнения в том, что именно этот обряд описан в летописи. И не он являлся здесь главным, а то, что многих «лучьших жен» при этом убивали и отнимали их «имение». Восставшие действовали не в рамках своей общины, члены которой собирались вместе на моление, а шли большой толпой по погостам от Ярославля до Белоозера.