Читать «Наш Современник, 2005 № 06» онлайн - страница 78

Таков парадокс: разрушительный бунт есть движение к единству. Если не видеть в нём этой диалектики и глубины — значит, нам надо поставить крест и на всём русском народе, и на всей нашей горькой истории, которая, прежде всего, есть история бунтов.

Но рассуждая о бунте как о трагическом, парадоксальном пути к единению народа, нам нельзя не вернуться назад — и нельзя ещё раз не открыть «Капитанскую дочку».

XI

Не удержусь, чтоб не привести слова Пришвина: «Моя родина не Елец, где я родился, не Петербург, где наладился жить, — то и другое для меня теперь археология; моя родина, не превзойденная в простой красоте, в сочетавшейся с нею доброте и мудрости, — моя родина — это повесть Пушкина „Капитанская дочка“».

«Капитанская дочка» — завещание Пушкина нам: роман был напечатан в последнем прижизненном номере пушкинского «Современника». Вот если бы — думаешь иногда — освободить наших школьников от всей той учебной трухи, которой забиты их головы, и в последний год обучения обязать их неспешно и вдумчиво, с хорошим учительским комментарием, прочитать и усвоить одну только вещь — «Капитанскую дочку», — то насколько же здравым, глубоким и верным был бы взгляд молодой России на историю и на современность!

«Капитанская дочка» — это, помимо прочего, и роман о единстве народа. Мы уже говорили о том, как семейно-теплы отношения всех персонажей: Пугачёв там «отец», а Екатерина — «матушка»; солдаты — «ребятушки-детушки»; и даже мятежники, вешающие Гринёва, ободряют его фамильярно-семейным напутствием.

Народ как семья и бунт как семейная ссора — одна из опорных, важнейших идей романа. Неизбежное разделение, которое служит, в конечном-то счёте, единству — такая вот диалектика пушкинской мысли подтверждается и историей замысла «Капитанской дочки».

Интересно, что почти год, судя по черновым наброскам романа, героем его должен был быть некто Шванвич (Пушкин сохранил даже фамилию прототипа): это был дворянин, примкнувший к Пугачёву и входивший в круг его ближайших сподвижников, затем попавший в руки властей, но тем не менее помилованный Екатериной. Видимо, напряжение противоречий, которые Пушкин собирался вложить в образ главного персонажа, показалось ему слишком уж велико, и герой неожиданно делится надвое: Шванвич превращается в Гринёва и Швабрина. С Гринёвым остаётся удивительная судьба Шванвича, в которой были и милости от самозванца, и прощение от императрицы; Швабрин же — это Шванвич-предатель.

Со Швабриным вообще всё непросто. Зачем Пушкин рисует его так, словно пишет автопортрет? «…вошёл молодой офицер невысокого роста, с лицом смуглым и отменно некрасивым, но чрезвычайно живым… Разговор его был остёр и занимателен». Чем не Пушкин? Швабрин сослан, как юный Пушкин, и к тому же искушён в стихотворстве: недаром он называет в числе своих учителей Василья Кирилыча Тредьяковского.

Пушкин словно бы отдаёт Швабрину свои молодые черты и грехи — свою внешность, а также свой колкий язык и задиристость, свой «афеизм» — то, что он уже преодолел в свои зрелые годы.