Читать «Борис Рыжий. Дивий Камень» онлайн - страница 119

Прежде чем на тракторе разбиться, застрелиться, утонуть в реке, приходил лесник опохмелиться, приносил мне вишни в кулаке. С рюмкой спирта мама выходила, менее красива, чем во сне. Снова уходила, вишню мыла и на блюдце приносила мне. Патронташ повесив в коридоре, привозил отец издалека с камышами синие озёра, белые в озёрах облака. Потому что все меня любили, дерева молчали до утра. «Девочке медведя подарили», — перед сном читала мне сестра. Мальчику полнеба подарили, сумрак елей, золото берёз. На заре гагару подстрелили. И лесник три вишенки принёс. Было много утреннего света, с крыши в руки падала вода, это было осенью, а лето я не вспоминаю никогда.

(«Прежде чем на тракторе разбиться…», 1999)

Я спросил Ольгу Рыжую: это было? Нет. Не читала. Это Борис Петрович читал Луговского — «Девочке медведя подарили…» — внучке Асе. Но детство-то было, и в нем был Луговской. Есть у Бориса и «На мотив Луговского» (на мотив «Лозовой» или того же «Медведя»), Думаю, за этим именем стоит вся поэтическая эпоха 1920–1930-х годов, вошедшая в кровь его стиха. Еще в 1996-м он напишет «Осень в парке» с эпиграфом из Я. С. (Ярослав Смеляков): «Я не понимаю, что это такое…»

Ангелы шмонались по пустым аллеям        парка. Мы топтались тупо у пруда. Молоды мы были. А теперь стареем.        И подумать только, это навсегда. Был бы я умнее, что ли, выше ростом,        умудрённей горьким опытом мудак, я сказал бы что-то вроде: «Постум, Постум…»,        как сказал однажды Квинт Гораций Флакк. Но совсем не страшно. Только очень грустно.        Друг мой, дай мне руку. Загляни в глаза, ты увидишь, в мире холодно и пусто.        Мы умрём с тобою через три часа. В парке, где мы бродим. Умирают розы.        Жалко, что бессмертья не раскрыт секрет. И дождинки капают, как чужие слёзы.        Я из роз увядших соберу букет…

Действительно — на мотив Смелякова (это классика — смеляковское стихотворение «Любка»).

Освоение предшествующих стилистик шло в открытую. Тот же Слуцкий (с долей Мандельштама) отчетливо слышен в щекотливой теме:

Бог положительно выдаст, верней — продаст. Свинья безусловно съест. Остальное — сказки. Врубившийся в это стареющий педераст сочиняет любовную лирику для отмазки. Фигурируют женщины в лирике той. Откровенные сцены автор строго нормирует. Фигурирует так называемый всемирный запой. Совесть, честь фигурируют. Но Бог не дурак, он по-своему весельчак: кому в глаз кистенём, кому сапогом меж лопаток, кому арматурой по репе. А этому так: обпулять его проволочками из рогаток!

(«Бог положительно выдаст, верней — продаст…», 1998)

Нет, названные им имена, которых «сегодня принято поминать», отнюдь не враждебны ему, но он оскорблен забвением других и находит необходимым в начале XXI столетия бросить вызов рутинному стереотипу текущего момента, включая «среднее звено», некоторые представители коего благосклонно отнеслись к нему самому. Он хотел вырваться из круга, сменить вехи. Веет загнанностью в угол. Тут и я пригодился.