Читать «Неприкасаемые» онлайн - страница 77
Буало-Нарсежак
— Кере достаточно образован, — продолжает он. — Почему бы тебе не предложить ему место гида? Погоди! Дай досказать. Ты ведь занимаешься сейчас организацией целого туристского предприятия. И наверняка у тебя будут маршруты по Бретани… бретонские пляжи… бретонские захоронения… что-нибудь в этом роде. Да или нет?
— Конечно, будут.
— Не забывай, что Бретань Кере знает будь здоров. Вспомни его уроки. Лучшего гида тебе не найти.
— А если он откажется?
— До чего ты становишься омерзителен, когда начинаешь ковыряться с лупой в куске дерьма! Ты что, думаешь, он станет упираться после того, как наездится в машинах, набитых вдовцами и вдовами? Да он счастлив будет бросить все и кинуться к тебе. Это же яснее ясного. В глаза бросается. И я вижу тут еще одно преимущество. Группы будут выезжать из Парижа?
— Да. Есть маршруты, которые рассчитаны на один день, а есть и такие, которые охватывают весь конец недели. А что?
— А то, что Кере вполне устроит перемена обстановки, возможность забыть на несколько часов все парижские невзгоды… Видишь, как я великодушен. Да и жена его время от времени будет оставаться одна. А это как раз то, что нужно.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Извини. Я плохо выражаю свои мысли. Я только хочу сказать, что такие вот короткие разлуки пойдут обоим весьма на пользу… Обещаешь предложить Кере место гида?
— Гида… или какое-нибудь другое.
— Нет, гида. Надо уметь делать красивые жесты. Либо так, либо я снова берусь за перо. Похоронных контор не так уж много. Я моментально найду ту, которую надо, и раздавлю эту старую вошь. Значит, по рукам.
— Я попытаюсь.
Эрве встает и, бросив взгляд на часы, вздрагивает.
— Ой, я бегу. У меня же на три назначено свидание. До скорого, старина.
И он стремглав бросается к выходу. Ронан, засунув руки в карманы и чуть склонив голову, провожает его взглядом.
— Провидение не дремлет! — говорит он.
Дорогой мой друг!
Я не ответил на Ваши письма. Простите. Последние две недели были для меня ужасны; я дошел до такого состояния, что мне порой трудно писать: дрожат руки. На сей раз у меня была настоящая депрессия. Мне уже говорили, что депрессия — это болезнь безработных, как бывает горная болезнь или боязнь замкнутого пространства. Да, наконец и я к ней приобщился. К этому бичу безработных. Причем болезнь наваливается на вас, не только когда вы ищете работу, она терзает вас и когда вы уже нашли себе занятие, ибо на любом месте, кроме государственной службы, вы в глубине души подозреваете, что это ненадолго, — так во время грозы идешь среди беспрестанных всполохов молний, с ужасом ожидая оглушительного удара грома или огненной стрелы в спину.
А я к тому же человек преследуемый, меня держат на мушке. Бывают минуты, когда мне хочется умереть. Я понимаю, что самоубийством кончают не в припадке ярости, просто чтобы перестать быть здесь, — так исчезает, не оставив адреса, несостоятельный должник. В Вашем письме есть слова, которые очень меня тронули. Вы пишете: «Господь отбирает все у тех, кого он любит». Вот и у меня пустые руки, пустое сердце, пустая голова. Может быть, теперь я уже настолько лишен всего, что взор господа упадет на меня! И однако же я знаю, что ничей взор на мне не останавливается. Или нужно, чтобы я еще чего-нибудь лишился? Увы, я не Иов и не Иеремия; я — современный бедолага, который трудится в меру своих сил, когда представляется такая возможность; я — смирный, более незаметный, чем ничто. И то сказать — «трудится»!.. Но я хочу Вам рассказать, что они для меня сделали. Я имею в виду — Элен и Эрве.
Элен всеми силами старалась уговорить меня согласиться пойти работать распорядителем похорон. Она узнала от одной подруги, что должность эта вот-вот освободится, и, поскольку врач сказал ей, что вылечиться я могу, лишь найдя себе занятие, отнимающее много времени, она, при всей своей гордости, ни секунды не колеблясь, принялась меня уговаривать. «Соглашайся, пока не найдешь себе что-нибудь получше… Хоть людей будешь видеть (она говорит иной раз такое, что хочется ее укусить!). И не будешь целыми днями думать об одном и том же». Эрве вторил ей. Он заехал навестить нас. Он очень милый и душевно интересуется мною. Тотчас же он принял эстафету: «Соглашайтесь, мсье Кере. Конечно, это работа не для вас. Но зато она даст вам возможность переждать».
Против его напора я выстоять не смог и в конце концов сдался. Потом, отведя его в сторонку, я сказал: «Вам известна моя ситуация. Говоря по совести, вы действительно считаете, что…» Но Эрве отмел все возражения. «Вы терзаетесь такими старомодными сомнениями», — сказал он. Короче говоря, я решился — посмотрю, что получится, а главное, избавлюсь от беспрестанных попреков Элен. Однако с первой же минуты я понял, что не выдержу. И дело не только в том, сколь омерзительна эта индустрия пышных похорон, когда гроб вталкивают в обычную серийную машину, которую за соответствующую доплату можно заменить люксовой.
Вы знаете, конечно, что оплачивается все, даже дым свечей. Я уже не говорю о том подобии тайного сговора, какой с первого взгляда возникает между распорядителем и прочими служащими похоронной конторы; о чаевых, которые тут же делятся между всеми; о чудовищном безразличии, с каким целыми днями ты присутствуешь при душераздирающем горе. Ибо у нас есть «план». Мы строго по часам пропускаем мертвецов — времени терять нельзя. Так где же тут внимание обращать на чьи-то слезы!..
Но самое, быть может, непереносимое — это запах; запах уже увядающих цветов и тот, другой… В каждом доме стоит одинаковый тлетворный дух… Уф! К этому привыкнуть трудно. Но вот с чем я совсем уж мириться не могу, это с положением лакея. Этакий торжественный, исполненный сочувствия лакей в черных перчатках и черном галстуке, с трагическим выражением лица, то и дело сгибающийся в поклонах, — ну прямо учитель танцев, разводящий вокруг гроба фигуры кадрили, отплясываемой родственниками. Нет-нет! Это не по мне. Я предпочел бы нежно брать женщин за руку, выражая им мое сочувствие; с непритворной теплотой пожимать руку мужчинам, — словом, быть чем-то большим, а не просто слугой с хорошими манерами, оплачиваемыми по тарифу.
Вы только представьте себе мое существование! Я езжу из церкви на кладбище, с кладбища — в следующий дом; оттуда — снова в церковь, и так колесо вертится без конца. По вечерам, сраженный усталостью, я закрываю глаза, и меня обступают бесчисленные кресты и свечи. Так и кажется, будто я еще слышу De Profundis и топот похоронной процессии по каменным плитам. И во всем я виню Элен. Это она толкнула меня на такую жуткую авантюру. Мы с ней говорим друг другу много резкостей. А как я грущу о долгих, ничем не заполненных, но спокойных днях, о неспешных прогулках! Меня жалели, потому что я был вроде как бы больной, а больным нельзя перечить. Тогда Элен держалась со мной очень мягко. А теперь… Когда я сказал ей, что профессия эта мне не по силам, я подумал, что она меня вот-вот ударит.
«А что вообще тебе по силам? — закричала она. — Ты думаешь, моя работа — это отдых? Бывают дни, когда я не могу рукой пошевелить!»
И действительно, парикмахершам приходится постоянно и очень интенсивно работать кистью руки, отчего у них часто воспаляются связки. Напрасно пытался я объяснить ей все сложности моей работы. Делать нечего. Снова диалог глухих.
«Ведь нет же новой анонимки?»
«Нет».
«На тебя кто-нибудь жалуется?»
«Нет».
«Значит, ты сам решил с бухты-барахты, что хорошенького понемножку. Ты хватаешь свои пожитки, и только тебя и видели. Хорошо еще, что хозяева не преследуют тебя по суду».
Вот Вам и ссора, дорогой мой друг! Тут как тут! Больше всего меня приводит в отчаяние то, что бедняжку Элен, такую верующую, с таким обостренным чувством долга, тоже не миновала ржавчина злобы. Удар пришелся по самому основанию ее любви, ибо от уважения, какое она ко мне питала, скоро не останется и следа.
«Короче говоря, — заключает она, — ты становишься профессиональным безработным».
Я отправился в Бобур и взял книгу по медицине, чтобы выяснить все до конца. Черт возьми! Я увидел черным по белому:
«
«
Вот дорогой мой друг, чем вызывается нервная депрессия. Ну как, верится Вам в это? Мне чтение этих пассажей принесло скорее облегчение. Оказывается, не я виноват в том, что у меня нет аппетита, что меня мучают кошмары, что мне иной раз хочется бросить все и бежать куда глаза глядят. Чувство вины, которое так неотступно и так давно меня терзает, — вы знаете почему, — объясняется, быть может, всего-навсего дисфункцией нескольких нервных клеток, затерянных где-то в извилинах моего мозга. Ах! Если бы только я мог всерьез воспринимать себя как механическую куклу! Но попробуйте объяснить все это Элен. Она мне скажет (впрочем, она мне уже так говорила): «Ты всегда снимаешь с себя ответственность». Хорошо, наверное, быть иногда сумасшедшим! Простите меня, прошу Вас. Я чувствую, что подвергаю Ваше великодушие суровому испытанию, к тому же без конца повторяюсь, что уж совсем непереносимо. Но как в давние времена от всех болезней лечили кровопусканием, так и я пользуюсь кровопусканием словесным, стремясь снять груз с души.
