Читать «Три приоткрытые двери. Исторические зарисовки» онлайн - страница 32

Марина Владимировна Алиева

Концентрированная жизнь. У каждого, сидящего здесь, кроме, разумеется, Манюни, те военные годы, как узел, завязанный на судьбе. Теперь всё только «до» и «после», «в обход» ни у кого не получилось

Николай Ефимович снял очки. Что-то мутное пролегло между глазами и стеклами…

Да уж, они бы прошли! Они и из окружения выходили, как солдаты, а не сбившееся в кучу перепуганное стадо. Шли под дождем, шли под солнцем, шли под обстрелом. Вот только под музыку потом не все…

А ведь и он мог в том водовороте остаться. Сам смерти искал, бегал за ней, чтобы отпустила нестерпимая боль, потому что услышал от кого-то, что семьи в тот день из лагеря так и не выбрались.

Как-то раз на дороге, во время марша, попали они под обстрел. Взвод его по команде врассыпную по разные стороны, а сам он – стыдно вспомнить – как во сне, замер у дерева какого-то и только на одно колено присел, скорее по привычке. Подумалось тогда: «Зачем, если их больше нет?..» И таким простым вдруг показалось – взять и прямо сейчас умереть!

А политрук его из оврага рукой машет, кричит изо всех сил: «Иди сюда, Коля!». И тут снаряд. Прямо в тот овраг. И ничего не осталось… И никого…

Подрагивающие пальцы все протирают и протирают стекла очков платком.

Побрезговала им смерть. Наверное знала, что не усидит он на том свете, когда не найдет там ни Фаины своей, ни Ниночки. Сбежит обратно, под пули, под бомбёжки, и будет искать, искать, искать…

Но, когда вышли из окружения, оказалось, что ждет его давно письмо из Воронежа. И почерк на конверте…

Охо-хо…

Тогда без сердечных капель и нашатыря обошёлся, а теперь лучше и не вспоминать, что почувствовал, получив то письмо. От великого горя в такую же великую радость! Что тут с человеком может сделаться? Стоял, читал и хохотал, как безумный, потому что ничего нелепее в тот момент и придумать не мог – «Очень волнуемся за тебя, Коленька! Прямо места себе не нахожу, где ты, что с тобой? Ты мне сразу же ответь, если сможешь, а то, знаешь, иной раз, просто жить не хочется…»

Задвигались по полу стулья и табуреты.

– Ну, ещё раз, с праздником вас, Николай Ефимович, Фаина Фёдоровна, Ниночка, Володя… Спасибо большое за парад… Счастливо вам сегодня отпраздновать.

Из телевизора зазвучали радостные военные марши. Парад кончился, и соседи стали расходиться, разбирая стулья и двигая на место стол. Пока Нина с Володей их провожали, Николай Ефимович снял скатерть, стал сворачивать.

– Это кто же тут у нас спрятался? – согнулся он почти к полу.

Все знали, что Манюня, как болонка, обожала смотреть телевизор из-под стола, через бахрому скатерти. Там она была, как в домике, большим достоинством которого являлось то, что можно было безнаказанно ковыряться в носу. Когда стол переставляли, Манюня перебралась следом, но теперь, со снятой скатертью, оказалась у всех на виду.

– Ну, как тебе парад, понравился?

– Понявился.

– Тогда вылезай, и пойдем бабушке помогать.

Дела на кухне кипели во всех смыслах. От духовки шел немыслимо вкусный запах, в который уже вплетались зеленые ароматы порезанного лука, добытой на рынке кинзы, подаренной черемши, и бело-желточный оттенок варёных яиц. Фаина Фёдоровна уже чистила возле раковины картошку, аккуратно вырезая глазки, Володя доставал с антресолей спиртное и крымское вино, специально для этого дня сбереженное, а Нина резала овощи для салата.