Читать «Русские исторические женщины» онлайн - страница 232

Между тем, австрийский резидент Плейер доносил своему двору, что жизнь крон-принцессы укоротили чисто-внешние причины: деньги, назначенные ей на содержание, выплачивались будто бы неаккуратно, с большим трудом, так что никогда не выдавалось разом более 500 или 600 рублей; что крон-принцесса постоянно нуждалась и не могла платить своей прислуге; что она сама и ее придворные задолжали у всех купцов; что крон-принцесса замечала зависть при царском дворе по поводу рождения принца; знала будто бы даже, что царица тайно старалась ее преследовать, и по всем этим причинам она была в постоянной печали.

Ясно, что объяснения эти, особенно же последние – не могут выдержать критики, и потому объяснения, приведенные нами выше, остаются во всей силе.

Хотя и из всего рассказанного нами в настоящем очерке достаточно, кажется, выясняется и личность рассматриваемой нами женщины, и место, которое ей должна отвести русская история, однако, мы не можем не привести здесь весьма удачной, по нашему мнению, характеристики этой исторической женщины, которая была как бы первым опытом пересадки западно-европейской женщины на русскую почву, – характеристики, принадлежащей перу неутомимейшего из современных русских историков.

Поведение крон-принцессы в России, – говорит С. М. Соловьев, – не могло возбудить в Петре, в его семействе и в окружающих его никакой привязанности. Как видно, Шарлотта, приехав в Россию, осталась крон-принцессой, и не употребила никакого старания сделаться женой русского царевича, русской великой княгиней. В оправдание ее можно сказать, что от нее этого не требовалось: ее оставили при прежнем лютеранском исповедании, жила она в новооснованном Петербурге, где ей трудно было познакомиться с Россией. Но не могла же она не видеть, как было важно для сближения с мужем принять его исповедание, не могло скрыться перед ней, что он и окружавшие его сильно этого желают; что же касается до петербургской обстановки, то, вглядевшись внимательно, мы видим, что двор не только царевича, но и самого царя был чисто русский. Крон-принцесса не сблизилась с этими дворами; она замкнула себя в своем дворе, который весь, за исключением одного русского имени (Бестужев), был составлен из иностранцев. Мы не станем возражать против отзыва царевича Алексея о крон-принцессе, что она была «человек добрый», но мы видим, что она отнеслась к России и ко всему русскому с немецким национальным узким взглядом, не хотела быть русской, не хотела сближаться с русскими, не хотела, не могла преодолеть труда, необходимого для иностранки при подобном сближении; гораздо легче, покойнее было оставаться при своем, со своими; но отчуждение так близко граничит с враждой; можно догадываться, что окружавшие крон-принцессу иностранцы не говорили с уважением и любовью о России и русских, иначе крон-принцессе пришла бы охота сблизиться со страной я народом, достойными уважения и любви. Как у мужа не было охоты к отцовской деятельности, так у жены не было охоты стать русской и действовать в интересах России и царского семейства, употребляя свое влияние на мужа. Петру не могло нравиться это отчуждение невестки и недостаток влияния ее на мужа, тогда как на это влияние он должен был сильно рассчитывать. Он имел право надеяться, что сильная привязанность и сильная воля жены будут могущественно содействовать воспитанию еще молодого человека, отучению его от тех взглядов и привычек, которые отталкивали его от отцовской деятельности; он мог думать, что сын женится – переменится, и ошибся в своих расчетах; невестка отказалась помогать ему и России; муж и жена были похожи друг на друга – косностью природы; энергия, наступательное движение против препятствий были чужды обоим; природа обоих требовала бежать, запираться от всякого труда, от всякого усилия, от всякой борьбы. Этого бегства друг от друга было достаточно для того, чтоб брак был нравственно бесплоден…