Читать «Русские исторические женщины» онлайн - страница 179

«Я тебя породил – я тебя и убью» – это глубокое историческое заблуждение лежит в душе человеческой почти до настоящего времени.

Почти такую же мастерскую картину, как у Гоголя, но только в ином тоне, иными красками и с иным освещением, рисует знаменитый Поссевин уже на настоящем, строго-историческом полотне. Он описывает убийство Грозным своего старшего сына, царевича Ивана. И здесь в основе события лежит непонятный для нашего века острый драматизм отношений родителя к детям.

«Я тебя породил – я тебя и убью», – хотя и не говорит этого громко царь Иван Васильевич, но просто убивает своего провинившегося против родительской власти сына.

В старой, Московской Руси существовал обычай (а обычай в старое время – это больше, чем закон, больше, чем верование, больше, чем самая великая жизненная идея нашего века) – в теремной Руси существовал обычай, что женщина высшего круга могла показываться мужчине, даже в своем семействе, не иначе, как одетая известным образом, в известного рода покроя костюмы – в три степени одеяний разом. Это – наш фрак и белый галстух, наш мундир и виц-мундир, наш цилиндр и каска, наше декольтэ на балу, при всех, и плотный лиф – дома… Все это тот же XVI век теремной Руси, тот же обычай татуирования, тот же костюм новозеландца и новозеландки – ожерелье на шее и – платье из солнечных лучей, о чем обстоятельно трактует Герберт Спенсер в «Обрядовом правительстве».

Однажды Грозный, говорит Поссевин, вошел в комнату, где находилась молодая княгиня, жена сына его, царевича Ивана. Молодая особа, будучи беременна, одета была не в три степени одеяний, а в одну: была, по нашим понятиям, не в мундире, не во фраке, не декольтэ, когда следовало быть декольтэ, и не с высоким, глухим лифом, когда следовало быть в полупараде… Растерявшаяся молодая женщина вскочила перед грозным свекром; но приличие, обычай, закон, верование, убеждение, честь, идее трех степеней одеяния была нарушена, попрана, оскорблена – и беременная княгиня получила пощечину (аlара) от царя. Мало того, Иван Васильевич «поучает ее жезлом» – бьет железным посохом, тем же ужасным посохом, которым он проткнул ногу – ступню у посланца Курбского и, опершись на этот посох, стоял во все время чтения дерзкого послания первого московского эмигранта, – посохом, которым он многих согнал на тот свет, как после того потомок его, царь Петр Алексеевич, не одного бородача, ленивца и тунеядца загнал в гроб своей исторической дубиной.

После поучения жезлом, молодая княгиня, к счастью, не умерла, но выкинула…

Грозный был исторически прав: у него за плечами, как адвокат стояла вся русская история, все тысячелетия, прожитые человечеством обрядовой жизнью… Мало того – Грозный был и юридически прав, и нравственно, с точки зрения нравственности своего века: в этом деле он был невинен как судья, карающий по закону, чист как голубь, как Тарас Бульба, убивающий изменника-сына.

Но молодежь – всегда молодежь: она всегда нарушает обычаи, силится перешагнуть закон, который она, естественно, скорее перерастет, чем старость.