Читать «Приключения сомнамбулы. Том 2» онлайн - страница 784

На мостике, словно почувствовал взгляд, задержался, оглянулся, хотя не мог видеть, что я стоял у окна.

Потом побежал к Сенной.

Перевернул страницу, на обороте… на обороте была приписка, до которой вчера не добрался!

последнее послание как решающий толчок

Едва убежал Олег, прибежала Рита, она иногда неожиданно наведывалась ко мне поболтать о том, о сём и, конечно, о музыке, так её покорившей, благо до меня было два шага от консерватории, но сегодня она была, как никогда, взволнована, на глазах блестели слёзы. Оказалось, она ждёт ребёнка, боится, что его рождение помешает ей закончить учёбу, поломает исполнительскую карьеру. Умоляла свести её с Арсеном, я как мог отговаривал её от операции, советовал одуматься, хотя не очень-то верил в убедительность для неё, увлечённой, захваченной мечтой, моих советов.

И опять повеяло препротивнейшим холодком; сам-то он, против воли вытолкнутый на сцену жизни, вовлечённый в какой-то многоактный плохой спектакль, тоже чей-то персонаж?

Но – чей персонаж, чей? Того, заоблачного, всесильного, кто стоял за судьбой? – ответом ему были боль, бессильная ярость и раздражение; он отвергал акт непрошенной доброты Создателя, готов был оспорить право на существование самой реальности.

И что за сказочки о свободе воли? Плохой спектакль подчинялся железной логике.

Опять чайка крылом по стеклу, – шарах, шарах.

Свести её с Арсеном… – ба-а, так ведь Арсен – брат Гурика Адренасяна! Именитый профессор-гинеколог, светило из клиники… из института Отта; однако свести её с Арсеном не удалось; не только дядю, но и профессора арестовали – увезли из операционной: делал кесарево сечение, за ним приехали на воронке кожаные товарищи в фуражках и увезли… спустя много лет, в честь посмертно реабилитированного Арсена Ервандовича устраивали памятный вечер…

Мгновение потрясения. Физически ощутил метаморфозу, вот когда действительно узнал главное и – изменился, вмиг изменился. Даже ощупал себя в испуге – голова, руки-ноги на месте – изменился состав клеток, молекул?

Банальность, обращённая в откровение! Не из-за этой ли острой и неожиданной концовки дядя перед смертью выбрал единственно-достойного адресата, попросил переслать свой пространный дневник вопреки всем напастям родившемуся и вскормленному племянничку? Эффектно! Многовековое каменное итальянское изобилие, многостраничный, словно хитро уводящий от главного, издали подводя к нему, неуловимому главному посылу, эстетский пир, опьянение бессчётными художественными подробностями, и – скупые строки на обороте последней страницы, такой тревожной. Увидел дядю, услышал даже его шаги, хотя дядя в мягких домашних туфлях бесшумно прохаживался по комнате; силуэтом у окна – молодая, взволнованная… блеск на волнистых волосах… и никакого спокойствия уже не внушала висевшая на стене шпалера. А назавтра – смольнинский выстрел, прощание с Гуриком как прелюдия долгой беды – финал сделался помимо воли дяди открытым? Откровение дотолкалось – скользнув взглядом по шпалере, вновь глянул на дату, без какого-либо заднего умысла проставленную Ильёй Марковичем над последней страницей. Вот он, нерв послания, вчера ещё безуспешно отыскиваемый. Не требовалось звать на помощь каббалистскую проницательность Головчинера, датировка, отринув магию, без утаек рассказывала уже о тёмных, зыбких истоках судьбы, спасённой, выяснялось, террором, который пресёк другие судьбы, поглотил своим кровавым разливом стольких. Назавтра был дан старт массовому террору, стартовый выстрел в казённом сводчатом коридоре даровал Соснину жизнь. Всё просто, ясно! Если бы Арсена не арестовали, если бы Арсен, будучи меломаном, вошёл бы в положение будущей пианистки… – а он был меломаном, был, спасал благотворный, как он верил, для рожениц, орган. Сослагательную причинно-следственную цепочку вряд ли стоило удлинять, слёзные допущения лишь замутняли главное: ему даровали жизнь, убив другого, достойного, надорвав, походя, и материнские музыкальные планы, но – зачем, зачем, с какой целью? Ради чего, собственно, матери выпало испереживаться тогда, когда ждала его, нежеланного, угрожавшего, ещё не родившись, разбить мечту? Ночные муки, страхи, преждевременные роды. И что вообще теперь оставалось у неё, кроме потрёпанного конверта со старыми фотографиями? Оставался, – спёрло дыхание, – он?! Вмиг цена его жизни подскочила. Но зачем всё-таки он родился? Ха-ха-ха, – что за вопрос? – разумеется, чтобы жить! Чтобы именно в его доверчивое сознание вселились лица, картины, города, непрестанно перекомпануемые в спорах глупейших желаний и сомнений, мыслей и слов? Бызов прав, у науки нет на подобные вопросы ответа. И навряд ли не прав Художник – смысл жизни, пока жив, мучайся-не-мучайся, не найти, но почувствовать, что он есть, тайный смысл, что безнадёжные поиски его подчиняют жизнь внутренней цели, уже немало. Всех связей и неувязок, всех ребусов, разгадывание коих так далеко завело, вообще не существовало бы, подумал он, если б он не родился! Подвижные противоречия, совпадения, списываемые на игру случая, засквозили непостижимым и неустранимым законом, в голову полезла всякая чепуха, вспомнился почему-то детский футбол на булыжной мостовой, непредсказуемые прыжки мяча: готовился принять точный пас и вдруг – отскок в сторону или вверх, ботинок таранил воздух; однако же играли по правилам, кто-то выигрывал, проигрывал, был судья, пусть с двумя пальцами во рту вместо свистка.