Читать «Не кстати и кстати. Письмо А.А. Фету по поводу его юбилея» онлайн - страница 5

Я признаюсь, не понимаю даже, как можно, живя постоянно в дешевых столичных меблированных комнатах, писать такие стихи, какие Вы писали, —

Снова птицы летят издалекаК берегам, расторгающим лед.Солнце теплое ходит высоко,И душистого ландыша ждет.

Не то что нельзя, но даже и не следует, по-моему… Нейдет!

Итак, я успокоился… Я вынужден был допустить, что и дождевой червь, и таракан, и специалисты, их изучающие, могут быть даже и для эстетики при случае полезны… И для прекрасного в жизни (А. А. Фет молодой кирасир, напр<имер>), и для прекрасного в искусстве…

(Вижу: кто-то скачетНа лихом коне, —Друг мой, друг далекий,Вспомни обо мне!)

Хорошо! Но зачем же они, эти ученые, на заседании своем в пиджаках? Или подобно всем, и молодым женихам, и маститым юбилярам, «во фраках»?

Вспомним великого анатома Везалия и врача Амбруаза Паре в толковых статуарных рясах! Вспомним Ломоносова и Державина в расшитых цветных кафтанах, в чулках с башмаками. Вспомним Бэкона Веруламского и Шекспира в буфах, оборках и бантах!

Не мешала эта пышность им делать свое серьезное дело! Поверьте мне, и эстетика столь ценимых этих отражений в стихах, на полотне, в бронзе и мраморе, – и она не устоит надолго, если в самой пластической стороне жизни не будет больше идеализма.

Поверьте, это не пустяки – эта внешность; это очень важно! Эта внешность есть выражение еще неясно понятого какого-нибудь внутреннего психического закона.

Каждый новый век (в новейшей, по крайней мере, истории) вносил новый стиль одежд и обычаев; и этот общий стиль с незначительными колебаниями в оттенках держался до нового века и до утверждения надолго нового духа. Неужели один только XX, уже наступающий век будет исключением и черный фрак, пиджак, сюртук, цилиндр и панталоны лягут в могилу вместе с последним образованным человеком на земном шаре? Это было бы очень грустно, если бы было правдоподобным. Не будет нового внешнего стиля в жизни – значит, не будет уже никогда и нового духа, а останется навеки веков все тот же всепожирающий, всеравняющий, буржуазный.

Но такой застой мысли и вкуса возможен только в двух случаях: или в том случае, когда все люди сознают (или, вернее сказать, вообразят себе), что человечество дошло во всем уже до наивысшего, доступного на земле совершенства; или, напротив того, если гибель человечества, общее вымирание его или последняя всеземная катастрофа так уже близки, что некогда и духу новому созреть; и людям, начавшим свою земную карьеру в детской простоте звериных шкур и фиговых листьев, придется кончать ее в старческом упрощении фраков и пиджаков.

О том, что человечество уже достигло до совершенства, мы ни от кого еще пока, слава Богу, не слышим.

Что же касается до всеобщей погибели и смерти, то хотя нам одинаково пророчат ее и христианская религия, и пессимистическая философия нашего времени, и, наконец, естественное чувство здравого смысла (ибо все живое, органическое должно когда-нибудь разрушаться и гибнуть), но все-таки позволительно думать, что конец историческому миру нашему не так уже близок теперь, чтобы все человечество было бы расположено поступать так, как поступил, говорят, однажды хладнокровный герцог Веллингтон на корабле во время сильной бури. Он спал; проснулся и хотел было надевать сапоги, но в эту минуту вбежал к нему испуганный адъютант и воскликнул: «Милорд, мы погибли!» – «О, – ответил герцог, – тогда и одеваться не стоит». Снял уже надетый сапог и лег опять.