Читать «Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 4» онлайн - страница 4

Никакой радости ни у кого не было.

На станции надзиратель сорвал с пяти саней одеяла и дважды пересчитал их.

— По три одеяла на сани, возчики, видели? Пропьёте — отберу пропуска. Слышали? Ну, ехайте домой.

В переполненном зале ожидания он нас выстроил и вручил документы и деньги. Кругом плакали дети, орали пьяные, храпели уставшие насмерть старики и старухи, где-то подростки затеяли драку. У нас кружилась голова. Кто-то несмело, но с надеждой пискнул:

— Гражданин надзиратель!

— Товарищ.

— Товарищ надзиратель, а нельзя ли вернуться?

— Куда?

— В лагерь. Вот весной бы, по самому теплу, и поехали бы по домам.

Надзиратель оскалил зубы в недоброй усмешке.

— Нет, браток, теперь казённые хлеба кончились. В лагере хлеб и кашу с маслом вы не жрёте, а тут свобода вам быстро мозги вправит, понял? Каждую корочку надо тут заработать — больше хлеборезки не будет! Идите, получайте билеты по литерам!

— А где?

— Узнаете. Я вольных не обслуживаю.

Он резко повернулся и вышел в большую дверь. В беспокойной толпе мы остались одни.

— Бросил, гад…

— Да. Как щенят… Подлец!

На восемнадцатом году размеренной жизни, отрегулированной положением о лагерях, страшно и мучительно вдруг очутиться лицом к лицу с тем, чего мы были лишены столько лет, — с инициативой: первое ощущение свободы оказалось ощущением необходимости действовать по своей воле. Мы стали в очередь. Не в ту… Нашли другую… Стояли два часа… Оказалось, нужна печать дежурного по вокзалу… Какого? Нашли… Его нет, придёт через два часа… И так далее, без конца, ибо конец всякой жизни — смерть, а мы были новорождёнными.

Среди чёрных куч людей мы тоже повалились одной кучей.

Молчание.

— А сейчас раздают ужин, — проронил сдавленным голосом один.

— Нет, наш барак пойдёт после четвёртого.

— Тот уже взял. Сейчас мы…

Молчание.

— Кто это «мы»? Мы — отрезанный ломоть.

— Сейчас едят они — те, кто за забором. Наше дело телячье — лежать здесь.

— Да… Сегодня будут раздавать селёдку. Вчера завезли бочки. Я видел, они стояли около кухни.

Все проглотили слюни.

— Я не прочь бы сейчас одну…

— Со свежим хлебцем… Ещё тёплым…

— Да… В заключении я селёдку не ел, а тут, на воле, слюнки пускаю… Полон рот… Удивительно!

Первый день свободы оказался днём мучительной растерянности, трудного отрыва от прошлого и насильственной перестройки и приспособления к новым формам существования.

Мы сели в жёсткие вагоны дальнего следования — чистые, светлые, блестящие. Пассажиров мало. Я и Рудов доплатили и получили лежачие места с матрасом и бельём. Легли. Настала ночь — первая ночь на воле под мерный стук колес, уносящих нас на запад. Я разделся и накрылся подкрахмаленной белой простыней и чистым одеялом. Свершалась мечта — я уезжаю из Сибири! Я проводил рукой по простыне и одеялу, желая вызвать в себе ощущение восторга, бурной радости, упоения.