Читать «Спор об унтере Грише» онлайн - страница 269

И они прощаются друг с другом, Бертин идет по левую сторону Познанского. Понт с удивлением замечает, что Познанский прихрамывает.

Глава пятая. Черный зверь

В заднем углу, за спиной Гриши, притаился черный зверь — это страх смерти, он притаился и слушает. Он ринется на него сзади. Гриша сидит за столом и ест. Он ест бифштекс с жареным картофелем. Ему дали также консервированный компот. И полбутылки красного вина. Фельдфебель Шпирауге прислал три сигары; одну из них Гриша подарил унтер-офицеру Шмилинскому, другую — ефрейтору Захту, если ему после болезни опять можно будет курить. Третью сигару Гриша оставил себе. Он обрежет ее, закурит, ни на минуту не забывая, что черный зверь должен выскочить из-за угла и сзади ринуться на него.

Надо гнать от себя этот страх! Черт возьми, на смерть идет солдат, русский унтер-офицер Григорий Ильич Папроткин, — один среди вражеской армии, среди устремленных на него со всех сторон взглядов; он, не станет давать им тут бесплатное представление.

Несмотря на вкусные яства, ощущение горечи между небом и языком не оставляет его. Сигара хороша, она горит, она приятна на вкус, но куришь ее, стиснув зубы, ибо сердце медленно и тяжело бьется в груди. Камера открыта. Еще успеешь остаться наедине.

И времени для сна впереди достаточно, если это можно назвать сном. Нужно глядеть, слушать, дышать. Пальцы рук беспрерывно что-то ощупывают на столе, в карманах, они ощущают подкладку карманов, грубое и приятное шероховатое дерево соснового стола.

Глаза видят через окно широкие снопы золотистого дневного, вернее, вечернего света. Наверху, на потолке — пауки, вот зимние мухи, они жужжат и медленно, как объевшиеся вороны, летят, ударяясь о стекло. С ними ничего не случится…

Внезапно Гриша вспоминает: на нем еще шерстяная фуфайка, не пропадать же ей. Он снимает ее через голову, опять надевает куртку. Спине холодно, он быстро застегивает куртку. Но голове жарко, он снимает фуражку. У него потребность все время ходить взад и вперед. От стоящей у окна табуретки до двери камеры — семь шагов, и Гриша, опустив плечи, отмеряет эти семь шагов.

Ему все еще холодно. Он надевает шинель, добротную русскую шинель. Надо сходить за нуждой, он идет к унтеру, и ему дают человека, который сопровождает его. Звуки шагов по каменным плитам приятно отдаются под сводами.

Снег во дворе чудесно хрустит под гвоздями сапог, прозрачный свежий воздух бодрит, ударяет в ноздри, охлаждает виски. Приятно сидеть в нужнике, опорожняя желудок.

«Хорошо все, что полагается живому человеку, — думает Гриша, стиснув зубы и вытирая со лба пот, который вдруг, среди зимы, прошибает его. — Ну, недолго тебе потеть!»

Он приводит себя в порядок и плетется обратно в сопровождении солдата с ружьем. Пока он еще ступает легко — еще нет ощущения тяжести в коленях, словно на них повис тяжелый груз. Он легко возвращается в камеру. Теперь он чувствует себя лучше. Хочется вымыть лицо. Быть чистым, очень чистым. Теплой водой он смывает грязь с рук и с лица. Глинистое мыло, словно мягкий коричневый камень, не пенится, а мажет, «Все же становишься чище», — думает он. Он требует цирюльника, он хочет побриться. Через три минуты из барака первого взвода является ротный цирюльник Эрвин Шарский, обыкновенный солдат. Гриша сидит в кругу команды, отдыхающей после обеда. Все курят, читают, две партии играют в скат, одна — в шахматы. По сравнению с шумом, который обычно стоит в этот час, в помещении очень тихо.