Читать «Молоко с кровью» онлайн - страница 113

Она руки от лица отняла, взглянула на него.

Вздохнул.

– Прости меня, Маруся… За все…

Протянула к нему руки, как нищенка за копейкой. Бросился. Обнял.

Так и проплакали. А сколько? Не считали.

Когда уже и собаки в Ракитном уснули, отошли немного.

– А этот… муж твой… – осторожно оглянулся немец, словно все это время Лешка стоял за дверью и просто поджидал с поленом в руках, пока они наплачутся.

– Нет у меня мужа, Степа. Уехал куда-то…

– А парень… Парень как? Верно, взрослый уже…

Глянула на него – полынью повеяло.

– Не знаешь?

– Чего? – испугался.

– Погиб он. Утонул в тот день, когда тебя забрали…

– Утонул? Как это? Как это? – Кольнуло в сердце.

– Ларку твою спасал, – ответила.

А добавить – нечего. Разве что слез. Прижались друг к другу – горько. Ох и горько. Так горько, что уже и не нужно жить. Лишнее. Потому что не отпустят воспоминания, каждый день будут добавлять печали, разотрут в пепел радость и останется только цветущий сиреневый куст, вишня под открытым окном, коралловое намысто на Марусиной шее… Но чего они стоят без радости?

– Прости, Маруся… – прошептал немец горько.

Головой покачала.

– Люблю тебя. И вечно любить буду, – прошептал.

– Смотри мне. Люби, – ответила упрямо.

Потом, весной, когда сиреневый куст густо покроется цветом и сердце немного отойдет от печали, немец скажет:

– Я тут подумал, Маруся… Может, я к тебе перееду. Доживем вместе. Прятаться не будем…

– Кончился наш день, Степа, – ответила Маруся горько. – У тебя дети… Разве сможешь их бросить?

– Не смогу, – прошепчет немец.

День истек. Темный вечер диктовал свои правила. То бросал немца или Марусю в болячки, то загонял по делам и хлопотам далеко от Ракитного, то утомлял до смерти, и хоть немец из последних сил плелся под сиреневый куст, Марусино оконце отворялось все реже.

И тогда немец придумал себе забаву: сядет на лавку и смотрит на Марусин двор. Выйдет Маруся из хаты, делает что-то, а ему – счастье. Улыбнется, «Пегасом» затянется и не сводит с нее глаз, как зачарованный. А времени сидеть – хоть с утра до ночи. Не стало работы в Ракитном, разве что свою картошку в город возить. Поначалу на ферме коровы голодные ревели горько – и за километр услышишь, а потом в Ракитном появились чернявые, ну совсем как Важа Чараташвили, люди, залопотали не по-нашему, покрутились пару дней, и коровы умолкли.

– Говорят, председатель всех коров туркам продал, – сказала Татьянка как-то вечером.

– Как это? – не понял немец.

– Демократия и независимость, вот как! – Татьянка ответила въедливо, но немец вспомнил Романа Хомяка, возразил серьезно:

– Что ты, жена, понимаешь? У нас еще – дел и дел.