Читать «Без права на помилование» онлайн - страница 15

— Чего тебе? — отозвался из кухни детский голос.

Возле старенького кухонного стола, сработанного в незапамятные времена сельским умельцем, на табуретке сидел мальчишка лет восьми. Остренький носик, огромные черные глазищи, — галчонок. Екнуло Иваново сердце.

— Внук Авдеича, что ли? — невольно спросил он. «Фенин сын».

— Я хвашист, — угрюмо ответил мальчишка и весь ощетинился. Ложку в сторону, миску, из которой хлебал борщ, — на середину стола.

Иван оторопел.

— Да какой же ты фашист?

— А меня так дразнят. И в школе, и на хуторе... А я за то им бью морды! — Он показал кулачок. — А вчера сыну тети Жабы так надавал, так надавал! — злостью загорелись глазенки младшего Ходана.

Эта злоба обожгла солдатское сердце, как неожиданное пламя. Вот бросили в костер охапку соломы, вспыхнула и опалила неосторожных, беспечных.

— «Тетя Жаба» — это кто? — спросил Иван. Он не знал, о чем и как вести разговор с мальчонкой, заряженным лютой ненавистью.

— Наша учителька. Жабенок не пускал меня в класс: «Покажи да покажи вторую обувку». Ну, галоши, або что, — он вдруг залился краской стыда. Не было у маленького Ходана второй обувки. — Говорю: «Пусти, хужее будет!» Так он обозвал меня хвашистом. Я ему головой в живот ка-ак дал, он и сел. Разевает большой рот, словно жаба. Тут его мамка из учительской выскочила. За уши меня, за уши. Оттаскивает от жабенка. Я ее укусил, она завизжала: «Хвашист!» Я — драла.

Мальчишка рассмеялся. Он был доволен: таки постоял за себя.

Хутор мстил сыну Гришки Ходана... «Подлюка! — подумал Иван о Гришке, — заставил ребенка расплачиваться за свое предательство».

Мальчишка оглядел его и сказал:

— Ты — Ванюша? Я тебя по фотокарточке узнал. Там, на стенке за стеклом.

Он говорил совершенно не по-детски. Строил фразу грамотно, слова подбирал умело. И откуда такая речь у деревенского второклассника из донецкого хутора, где все разговаривают суржиком: смесь украинских и русских слов?

Иван инстинктивно почувствовал, что у мальчонки с именем связаны большие неприятности. «Неужели сбывается проклятие полицая, который со злым умыслом нарек сына Адольфом?»

— Хочешь, отгадаю твое имя? Санька — вот ты кто.

И потеплели на миг глаза-угольки. Мальчишка смутился.

— Так меня зовут бабка Матвеевна и дед Авдеич. — Глянул на военного и застеснялся. — Ты голодный? — спросил солидно. — Бабка Матвеевна такого вкусного борща наварила. Хочешь?

— Не хочу, — отказался Иван.

Перед трагедией Фениного сына померкло все: и собственная беда, и ненависть к Гришке Ходану, и даже смерть Фени. «Кем вырастет этот мальчишка, который живет ненавистью? Пока Санька беспомощен. Но он подрастет, окрепнет, наберется сил. Автомата не будет — смастерит самопал, изготовит обрез, выточит из плоского напильника финку... Придет в дом к ненавистной тете Жабе и к ее сыну. Он воздаст сторицей за пережитое унижение. Тогда люди вспомнят: «Его отец — душегуб! И этот ублюдок в него!» Люди! Но это же вы посеяли злобу в сердце мальчонки! По зернышку каждый. Вы лелеяли ядовитые исходы, удобряли их своей глупостью, своей черствостью. И блеснувший однажды в его руках нож станет протестом загнанного, обессилевшего от долгой травли человека.