Читать «Ослепительный нож» онлайн - страница 298

- Не преуспел сокрыть! Глядела, будто видела насквозь. Не преуспел сокрыть!

Евфимия ушла, забыв притворить дверь. В пустынном переходе услышала причеть боярина:

- О, чадо моё милое, прекрасное! На древо воспарила красота твоя неизреченная! А косы твои свисли до земли… А голос твой - на Небес и…

Евфимия покинула хозяйский верх, спустилась с гульбища во двор, прошла к воротам. Никого не встретила. Все были заняты в саду. Даже воротник отлучился поглядеть на висельницу.

Не свой, давно уж не родной, навечно отчуждённый преступленьем дом!

Боярышня поторопилась выскочить на равнодушную к ней улицу Кремля, хотя куда направит путь, сама не ведала.

6

Хоромы, где обрела пристанище Всеволожа, напомнили терем Юрьичей на Даньславлевой улице в Новгороде Великом. Здесь всё скрипело. И лестничные ступени, и половицы, даже стены и потолки. Скрип первых звучал сердито под тяжестью самых лёгких шагов. Потолки же со стенами, к коим не прикасался никто, просто жаловались на старость. Сидишь в тишине, а откуда ни возьмись - кряк, кряк, кряк… Знать, предолгий век живут-доживают эти хоромы в конце улицы Великой у выезда на Тверскую дорогу.

Скиталица бесприютная случаем оказалась здесь.

День-деньской бродила по кремлёвским заулкам, уйдя от Котова. Успокаивалась присловьем: «Отыди от зла и сотворишь благо». А благо не приходило. Надвинула на глаза чёрный плат, дабы ищики Шемякины не заметили. Слава Богу, не опознал никто. Спрашивала себя о приюте и не находила ответа. Ноги привели к Афанасьевской церкви, где полвека назад был большой пожар. Кремль затрепетал от него. Отец, Иван Дмитрич, помнил о нём. Она же не углядела на церкви его следов. Вот здесь, у паперти, была боярышня узнана: «А ну-ка, поди ко мне, Евфимия Всеволожа!» Оборотилась, вздрогнув. И улыбнулась. Узнал её нагоходец в издирках, медном колпаке, железах и грубом вервии на почти нагом теле. «Максимушко! - обрадовалась боярышня. - Нету денежки, чтоб подать тебе». Благо-юродивый тоже развёл руками: «И у меня нету денежки, чтоб тебе подать». Каким чудом окликнул Евфимию Христа ради юродивый, коего видела второй раз? «Как живёшь-можешь, Максимушко?» - очесливо спрашивала она. «Несу древнее пророческое служение, полноту правды Божией, - разумно ответил юрод. - Борюсь с миром и обличаю зло». - «Не устал ли от добровольного мученичества, - любопытничала боярышня, - от непрерывной борьбы против своего естества, против мира и дьявола? Где набираешь духовных сил?» - «В молитве, горемыка, в молитве», - приговаривал нагоходец, взяв её за руку, словно ровню, и уводя куда-то. «Далеко ли ведёшь, блаженный?» - беспокоилась Всеволожа. «К устью Яузы, - сообщил Максим. - На мельницу, что завещал Владимир Храбрый жене своей Елене Ольгердовне. Мельник мне кельицу уступил ради зимнего прозябания. Всё равно пуста».

Кельица оказалась крохотная об одном оконце. Благо-юродивый вздул огонь в очаге. «Шемяка меня не жалует. - Максим установил на очаг котелок с водой, начал готовить сочиво. - Вышел самозваный государь от Пречистой, - поведывал он тем временем, - со своим московским наместником Фёдором Галицким и спрашивает: «Где быть моему тиуну на том свете?» Я говорю: «Там же, где и тебе». Очень он опузырился. Видать, зол был на Галицкого в тот день. Думаю, надобно пояснить. «У доброго князя, - говорю, - тиуны понимают, что такое суд. Тогда и князь, и тиун будут в раю. А коли ты своего поддатня, аки пса бешеного, пустил на людей, опоясав его мечом, то и сам пойдёшь в ад, и тиун с тобою». Вот тут-то мне и попало!» - развёл руками Максим. Подал он гостье деревянную опанку сочива и себе налил. «Так и воюю с мирскими силами, - дул на горячее варево гостеприимный хозяин. - У меня правило, у них кривило, у меня чудотворцы, у них смутотворцы». - «Ты святой человек, Максимушко!» - опустошила посуду с суровой пищей изголодавшаяся боярышня. «Нет, не я, - затряс он главой. - Святым был преподобный Андрей, живший полтысячи лет назад. Родом славянин, отроком проданный в рабство, в Грецию. Там изучил Священное Писание, многие науки. Неземной юноша призвал его к подвигу юродства… А ты ведь заядлая книжница? - неожиданно оборвал он рассказ и тут же продолжил: - Ученики Андрея, Никифор и Епифаний, с коими он говорил разумно, свидетельствуют: обладал преподобный даром читать с помощью Духа Святаго каждую книгу, на каком бы наречии она ни была». Евфимия отважилась спросить, как Максим исчез, когда Шемяка поднял на него оружие. Благоюродивый откровенно признался: «Сробел! Гляжу: меня не видят, я же всех вижу. Страха ради немощное тело растворилось…» Он повёл речь о грешном теле, об «умном делании». Всё это походило на искания лесных сестёр. Но те, взыскуя дар, в них заключённый, сосредоточивались на предметах, юродивый же искал милость Божию в молитвенном, духовном состоянии и достигал «неизреченной радости», когда «язык смолкает, молитва отлегает от уст… Тогда не молитвой молится ум, а превыше молитвы бывает». Всеволожа заснула на голом дощатом ложе под журчание благостной речи, под водяные шлепки мельничного колеса над омутом.