Читать ««Свет ты наш, Верховина...»» онлайн - страница 75

— Правда, что так, — отозвался Федор Скрипка. — Матлахов тронешь — пропадешь…

И люди, стараясь не глядеть друг на друга, стали расходиться.

Поздно ночью мы вернулись с Горулей на полонину. Рана у меня на щеке саднила и ныла. Уснуть я не мог. Закроешь глаза — и все мерещится вытянутая в пыли рука Олены, сжимающая корку хлеба.

Я поднялся, зажег свечу и, перечеркнув написанное на заглавном листке «Записка о травах», вывел: «Записка о Верховине».

С той ночи жил под впечатлением этой страшной картины. Несколько раз спускался я с полонины навестить Олену, помогал ей чем мог. Она лежала в своей хатке у мельницы, ко всему безразличная, неподвижная, выпростав из-под рядна темные, огрубевшие в труде руки, и, глядя на них, припоминал я руки матери и руки Гафии. Чего только не переделали руки эти на своем веку! Сколько земли ими вскопано, сколько изумительных узоров вышито, сколько добра и богатства для других создано! И разве весь мир не держался на этих не знающих устали, золотых руках?!

Иногда Олена поворачивала в мою сторону лицо, и в чудесных ее глазах была уже не скорбь, а мучительный вопрос доведенного до отчаяния человека.

— За что, Иванку? За что нам так? Ну, ты скажи, чем я прогневала матерь божью? У меня и часу нема свободного, чтобы грешное подумать… Когда такой жизни конец? Когда ей конец, Иванку?

Олене становилось трудно дышать, и она затихала. Злой комок подступал к моему горлу. Я стискивал зубы и молча поглаживал большие, узловатые Оленины пальцы.

Записку я писал заново, сухо, по-иному, чем она сложилась в моем представлении раньше. Из сдержанной, научной, бесстрастной она превращалась в рассказ о бедствиях Верховины. Я говорил не об одних травах, но и о Семене Рущаке, Олене, Матлахе, закабалившем Студеницу. Превратившись в статистика, я изъездил горные округи и приводил теперь собранные мною цифры кабальных долгов, растущей год от года смертности от голода и недоедания.

Я был убежден, что власти в Праге и Ужгороде не знают истинного положения на Верховине, что его скрывают от них засевшие в округах на тепленьких местечках чиновники. Следовало как можно скорее открыть глаза.

16

Шагах в ста пятидесяти от кошар на крепко вбитых в землю жердях был сооружен пастухами навес. Если не считать полутемных колыб, это единственное тенистое место во всей открытой солнцу чабанской стоянке.

На брошенных под навес Горулей охапках свежего, душистого сена расположились двое: я и депутат чехословацкого парламента по списку партии коммунистов. Без куртки и шляпы, в распахнутой, с короткими рукавами сорочке, мой новый знакомый полулежит, опершись на локоть, держа перед собой листы моей записки.

Я очень волнуюсь, хотя и знаю, что не от этого человека зависит судьба моей работы и успех моих планов.

Я ложусь навзничь и, чтобы унять волнение, начинаю прислушиваться к бульканью близкого родника. Но в этот звук с равными интервалами врывается шелест прочитанной и перевернутой страницы.

Ранним утром разбудили меня сегодня оживленные голоса людей и чей-то незнакомый, но такой веселый смех, что даже у меня спросонья он невольно вызвал улыбку.