Читать ««Свет ты наш, Верховина...»» онлайн - страница 249

— Вот Кубань! — говорит Гончаров. — От моря на юге — до степей придонья на севере.

— Велика!

— Да, не маленькая… Здесь наш район, а где-то тут, в межгорье, моя станица, — палец Гончарова останавливается над условной точкой, и странная, едва заметная тень пробегает по лицу моего гостя.

Он опускается в кресло и молчит некоторое время.

Потом отпивает из стакана глоток золотистого вина, которое принесла нам в кувшине Ружана.

— А знаете, Иван Осипович, — говорит он, — я ведь давно подумывал о Карпатах, еще когда сельскохозяйственный институт кончал.

— Что же, — улыбаюсь я, — говорят, что у каждого человека с детства появляется мечта о какой-нибудь далекой, не ведомой ему стране.

— Да, знаю, — кивает Гончаров, — это действительно так бывает. Но тут совершенно другое… Учиться мне пришлось заочно, работая председателем колхоза. Только во время сессий я уезжал в Краснодар, и однажды там, в институтской библиотеке, мне посчастливилось прочитать исследование одного из наших советских академиков о породах молочного скота, а молочный скот — это моя слабость. У меня ведь дед и отец были чабанами. Так вот, — продолжает Гончаров, — то, что я узнал тогда, меня очень заинтересовало. Когда-то ведь, в давнее время, молочный скот по всей территории Европы был однопороден, только под влиянием переселения народов и различия в жизненных условиях стали возникать те породы скота, которые мы теперь знаем, и лишь в двух местах до сих пор сохранились островки первоначальной породы — это в Швейцарии и здесь у вас, в Карпатах.

— Бурый карпатский скот!

— Да, бурый карпатский! Но дело в том, что в Швейцарии его совершенствовали, над этим скотом работали, и в результате появились знаменитые монтафаны, ины, швицы, а здесь… Я был поражен, Иван Осипович, когда, проходя по вашим селам, узнал, что нормальным удоем считается пять — семь литров молока в день. Не приложить рук к такой породе скота!

— Заблуждаетесь, Александр Игнатьевич, наш скот вывозили с Карпат кому только было не лень.

— Да, да! — кивает Гончаров. — И это я уже тоже знаю. Мне удалось побывать на крупном перегонном пункте возле станции Батево. Там было приготовлено к отправке свыше тысячи голов.

— Ничего удивительного, — говорю я. — Наш скот увозили к себе австрийцы, венгры, немцы, скупая его за бесценок, а сюда привозили свой скот якобы для улучшения местной породы и брали за него втридорога. Они называли карпатский скот «резиновым», потому что на малейшее улучшение содержания он отвечает резким повышением продуктивности.

— Но это же грабеж! — возмущается Гончаров. — А ведь какие возможности! Какие возможности в этой горной стране с ее пастбищами!

— Нам пытались внушить, что это трудная, богом забытая земля, — произношу я с горечью.

— Но ведь только в сказках рассказывают о земле, в которую сунешь палку — и палка начинает цвести. Я шел по вашему краю и вспоминал свою горную землю; и я когда-то думал, что ничего путного на ней не добьешься, а ведь добились! Потому что, я вам скажу, Иван Осипович, коллективному труду свободных людей и свободной науке все под силу! А с чего наш колхоз начинал? Всего пятнадцать хозяйств, и на пятнадцать хозяйств одна лошадь, да и ту можно было только условно назвать лошадью. О хлебе насущном думали, когда начинали, а открылась целая жизнь без меж! И если бы не война…