Читать ««Свет ты наш, Верховина...»» онлайн - страница 231

Я подошел к Анне и обнял ее за плечи. Она стихла, отняла руки от лица и так сидела некоторое время, уставив в одну точку сухо горящие глаза. Затем Анна подняла с пола плетенную из кукурузных листьев корзиночку, с которой пришла, извлекла из нее три небольших свертка и положила их на стол.

— За двумя придут, — сказала она, — а третий для вас.

Я развернул один из свертков, снял верхнюю листовку и, пробежав глазами первые строки, вздрогнул, будто услышал голос живого Куртинца, — это было его письмо перед казнью. Служитель будапештской тюрьмы, связанный, как узнали потом, с подпольной группой патриотов венгерской столицы, вынес эти листки на волю, и они дошли до нас.

«Это письмо ко всем, — писал Куртинец, — кто боролся вместе со мной. К тебе, Анночко, к вам, мои хлопчики…

Сегодня последний день моей жизни. Человеку, влюбленному в нее, как я, трудно и невозможно свыкнуться с такой мыслью, но это так: последний день…

Меня должны были казнить две недели назад, сразу после приговора, но открылась на руке старая рана, и меня уложили в лазарет, чтобы накинуть петлю на совершенно здорового, — это было продолжением пыток.

Но последняя неделя в лазарете оказалась неделей надежды. Люди, имена которых еще не время назвать, передали мне, что боевая группа венгерских товарищей, действующая в Будапеште, совершит попытку освободить меня при моем переводе из лазарета обратно в тюрьму. И действительно, вчера ночью, когда тюремная карета мчалась по городу, одна за другой лопнули две шины. Карета остановилась. Я слышал выстрелы, крики конвоиров. Трое конвойных, сидевших со мною в фургоне, разбив зарешеченные окошки, открыли огонь, но нападавшие не решились стрелять прямо по фургону. Напрасно! Минутное промедление решило дело, и я был спасен для палачей. Но как бы там ни было, я благодарен венгерским друзьям уже за одно то, что слышал их голоса так близко.

Сейчас ранний час утра. Тюрьма еще спит. А на воле апрель, и сквозь толстые серые тюремные стены я вижу его там, на милой моей зеленой карпатской земле, ради светлой доли которой я жил и отдаю жизнь сегодня. Можете не сомневаться, товарищи, я встречу смерть, не зажмуривая глаз, верный до последнего своего вздоха партии, солдатом которой имел счастье быть. Ей одной обязан я тем, что могу себе сказать: да, жизнь прожита не даром. И если защемит в последнюю минуту сердце, так это только потому, что оно — сердце.

Анночко! Благодарю тебя за твою любовь, светившую мне в самые тяжелые часы в жизни, а их ведь было у нас с тобой немало. Благодарю за преданную твою дружбу и за наших дорогих хлопчиков. Я верю, что ты вырастишь их людьми честными, мужественными, искренними, а за озорство их не брани: все-таки это дети.

Не оплакивайте меня, товарищи! Плачут по мертвым, а я хочу быть среди вас живым. Усильте нашу борьбу за достойную, радостную жизнь для людей на земле!

Обнимаю вас, прощайте!

Микола с Черной горы — Олекса Куртинец».

58

Словно ветром дунуло от Ужгорода до Рахова. Сотни людей уходили из сел, городов, поселков в горы и, добравшись до партизанских постов, объявляли: «За Миколу!»