Читать ««Свет ты наш, Верховина...»» онлайн - страница 216

— Вы сделаете для этого человека то, о чем он вас попросит. Пока это все.

В эту минуту я особенно остро почувствовал, что где-то рядом идет упорная борьба сотен людей, объединенных единой организующей волей против темных сил зла. И от сознания, что я становлюсь в одну шеренгу с ними, сделалось вдруг радостно и безбоязно, как в тот далекий солнечный осенний день, когда я шел и вслушивался в мерную поступь колонны голодного похода.

— А как здесь хорошо, мирно! — оглядываясь вокруг, произнес Куртинец. — Прислушайтесь, как спокойно шелестят листья!.. Вы, должно быть, проголодались, товарищ Белинец?

— Нет, не очень.

— А я так готов вола съесть!

Куртинец привстал и два раза протяжно свистнул. Через минуту к нам подошел солдат.

— Что у тебя там есть в сумке? — спросил Куртинец.

— Кое-что найдется, — ответил солдат.

— Тащи все сюда!

— И мужиевское? — нерешительно спросил солдат.

Куртинец улыбнулся.

— Так и быть! — махнул он рукой. — Сегодня можно и мужиевское.

Вскоре перед нами на разостланной салфетке оказались головка овечьего сыра, кукурузные лепешки и бутылка мужиевского вина. Куртинец разлил вино в алюминиевые стаканчики и, подняв свой, сказал:

— Есть много желанного, любимого нами, за что хотелось бы выпить, товарищ Белинец. И все это самое дорогое для людей связано с Советским Союзом. За Советский Союз!

— За Советский Союз! — повторил я.

Остаток ночи, по совету Куртинца, я скоротал у объездчика Гевизи, а утром вернулся в Ужгород.

55

Это произошло вскоре после моей встречи с Куртинцом.

У калитки позвонила черненькая хрупкая женщина в очках и в широком сером поношенном пальто.

Для всех, кто бы нас с Ружаной ни спросил, это наша знакомая Мария Планчак из Хуста, приехавшая в Ужгород искать места портнихи, а на самом деле это Анна Куртинец.

Теперь женщина появляется в определенные дни в одно и то же предвечернее время, и я всегда жду ее в теплице.

Не спеша расстегнув пальто, под которым виден широкий синий в белую горошинку фартук, Анна достает из-под него перевязанный бечевкой сверток. Иногда свертки бывают тяжелыми, иногда совсем легкими. Я прячу их на дне ящика под слоем земли с проросшими кустиками альпийского клевера.

Свертки лежат у меня несколько дней. Приходят за ними в очередь двое: хлопец, напоминающий мне чем-то Юрка, с прямым, как бы бросающим вызов опасности взглядом, и средних лет мужчина в рабочей куртке, обстоятельный, спокойный, какой-то будничный, один из таких, кто раньше, чем на что-либо решится, прикинет много раз, а уж решившись, никогда не отступит от задуманного.

Чувствовалось по всему, что оба они не ужгородцы, а дальние, но куда они увозили свертки, я не знал, не знал и того, что содержалось в этих свертках.

С Ружаной мы не разговаривали о приходивших к нам людях. Это было как бы молчаливым уговором между нами. Оба мы отлично сознавали, что ждет нас в случае провала. Мы делали без тени колебания то, что должны были делать. В этом был теперь единственный смысл и содержание нашей жизни. И никогда раньше мы не были так дороги друг другу, как теперь, когда не принадлежали себе.