Читать «Париж в 1814-1848 годах. Повседневная жизнь» онлайн - страница 11

Австрийский министр иностранных дел Меттерних, прибывший в Париж 10 апреля, изумлялся тому, как мало внешних деталей в городе напоминали об императоре уже через несколько дней. Кажется, писал Меттерних, что Наполеон царствовал несколько столетий назад: императорские орлы и бесчисленные буквы N исчезли отовсюду; над дверями всех лавок красуется королевский герб с бурбонскими лилиями, в театрах не увидишь ничего, кроме белых кокард…

Вслед за символами Бурбонов в Париж стали возвращаться и сами представители королевской династии. Первым вернулся младший брат Людовика XVIII, граф д’Артуа (будущий король Карл X, ставший последним королем из старшей ветви Бурбонов). Покинувший Париж через три дня после взятия Бастилии в июле 1789 года, граф въехал в Париж 12 апреля 1814 года верхом на белом коне, в мундире национальной гвардии. Его сопровождали не только представители старинной знати, но и национальные гвардейцы, а также маршалы Ней и Мармон. Такой состав свиты графа должен был свидетельствовать о единодушной поддержке династии Бурбонов всеми слоями французского общества. Единственными иностранцами в свите королевского брата были англичане – в знак благодарности за приют, который Англия оказала изгнанникам Бурбонам: Людовик XVIII жил в Англии с 1807 года, его брат провел там целых 18 лет.

Один из приближенных графа д’Артуа, граф де Беньо, сочинил для него афористическую фразу, благодаря которой возвращение принца запомнилось надолго: «Во Франции ничего не изменилось, в ней лишь стало одним французом больше». Уже 20 апреля знаменитая актриса мадемуазель Марс использовала этот афоризм в куплетах, исполненных со сцены Французского театра. Глядя в сторону ложи графа д’Артуа, она спела: «Чтоб счастие нам всем обресть, еще один француз был нужен». Эта фраза, произнесенная в 1814 году, имела такой успех, что ее обыгрывали десятки лет спустя; когда в 1827 году в Париж привезли из Африки экзотическую жирафу (о чем подробно рассказано в главе восемнадцатой), о ней говорили: «Во Франции ничего не изменилось, в ней лишь стало одной жирафой больше».

Приветствуемый толпой парижан, граф д’Артуа отправился на богослужение в собор Парижской Богоматери, а затем – в королевские покои дворца Тюильри, две недели назад покинутые императрицей Марией-Луизой. Следует заметить, что до Революции брат короля жил в Версале и парижский дворец он обживал заново.

16 апреля в Париж из Нормандии возвратился младший сын графа д’Артуа, 36-летний герцог Беррийский; вечером в театре публика приветствовала его восторженными криками. Так же радостно был встречен 20 апреля русский военный генерал-губернатор Парижа Остен-Сакен.

Однако если в театры приходила преимущественно публика, симпатизировавшая Бурбонам и их иностранным союзникам, то в городе, особенно в его бедных предместьях, обстановка была отнюдь не такая благостная. Сторонники Наполеона, которых оставалось немало, сдирали со стен роялистские прокламации, грозили расправой тем, кто нацепил белую кокарду. На окнах лавок появлялись надписи «Да здравствует император!» Среди недовольных было много солдат, служивших в армии Наполеона: они опасались гонений со стороны новой власти. Командующему парижской национальной гвардией генералу Дессолю пришлось опубликовать специальный приказ, призванный успокоить военных и заверить их, что союзники не собираются им мстить. Однако помимо тревоги за собственную безопасность военными владело еще и чувство оскорбленной национальной гордости, нежелание покоряться победителям-чужестранцам. Правда, в 1814 году у большинства парижан по отношению к ним еще преобладали удивление и любопытство: казаки были одеты так непривычно, башкиры имели такие удивительные черты лица! Башкир за луки и стрелы, которыми они были вооружены, даже прозвали «северными купидонами».