Читать «Невозможность путешествий» онлайн - страница 29

Когда живешь однообразно и однобоко, то, с одной стороны, время будто бы останавливается (один день похож на другой), но с другой — повседневная безмятежность обостряет ощущение того, что жизнь проходит мимо. Поэтому однажды ты садишься в поезд, чтобы попытаться догнать утраченное, хотя бы вре́менным изменением внутреннего статуса.

А зачем тогда еще нужны эти путе-шествия, «следования путем»?!

Последний раз освежающим самоограничением жизни оказалась служба в армии. Толчок для внутреннего развития… После дембеля, собственно, и начинается «новейшая история» каждого конкретного индивида.

Но сколько лет минуло с тех времен?

Вспомнить страшно.

Поезд — искусственное самоограничение. Во времени и в пространстве, во всем. «Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать». Изо всех сил, разумеется, делаешь вид, что привычный образ жизни не пострадал, кардинально не изменился, но понятно же: это лишь маска. Внутри ты подвижен, как железнодорожный состав.

Поезд — место особого мироустройства, укорачивающего, окорачивающего не только твою территорию. Можешь взять билет в вагон повышенной комфортности (двойное питание, кондиционер), но бонусом достанется тройной храп и очередь за водными процедурами, ни к чему не обязывающие разговоры. Весь вагон спит как детсад в санчас, и даже часовая стрелка замирает.

В западных поездах не так — там каждому почему-то удается сохранять автономию. Кажется, в Европе почти нет «ночных поездов», там и пространств-то таких нет, чтобы.

Западный человек в поезде едет, он пассажир согласно социальному расписанию, а вот русский человек в поезде живет. Русский человек живет всегда и везде, даже в беге на короткие дистанции, как в метро. Ибо слишком много правил, на которые наплевать и которые нужно нарушить. Слишком много сил и движений уходит на все эти нарушения. Нарушения схем и правил и есть жизнь. Пока нарушал, она и прошла.

Нам все время очень важно оставаться собой и нести в мир неповторимость. Потому что на самом деле мы не знаем, кто мы (в лучшем случае догадываемся), вот и проверяем окружающий мир на прочность: выдержит ли… нас…

В этом и проявляется «широта души», которую необходимо сузить: другие уже давно нашли комфорт в системе сдерживающих правил, высушивающих душу изнутри. А в нас работает, может работать только то, что по умолчанию; то, что не проговаривается, но то, что все даже не то, чтобы знают, но чувствуют. Как право на место на чужой полке, на храп соседский и воду с привкусом газа. Все знают, что априори лишают друг друга комфорта, значит, можно и не беречься, да? И не беречь… Но все очень вежливы друг с другом, предупредительны, отчего ощущение неловкости только удваивается.

Зато в поезде можно просто лежать, не включая свет, в полной темноте. Если лежишь в полной темноте квартиры, подавляя желание включить ТВ, радио или музыкальный центр или хотя бы настольную лампу, на тебя тут же наваливаются неприятные мысли и образы. И тогда ты встаешь и включаешь свет. А в поезде лежишь и слушаешь перестук колес (его еще не отменили), и он не совпадает с сердечным ритмом. Чувствуешь на себе подрагивание и поскрипывание вагона, всех его составляющих, весь этот хорошо темперированный клавир, а главное — даже если ты ничего не делаешь, то все равно осуществляешь важную работу по перемещению. Это оказывается крайне увлекательным занятием, даже если ты и не смотришь в окно, а просто пишешь в аську сестре Ленке: «Только что проехали Павелец». И Ленка начинает радоваться, и ты очень хорошо видишь, как она радуется, так как связь отменяет расстояние еще больше, чем воображение.