Читать «Только ждать и смотреть» онлайн - страница 128

11

В Каннах, по забытому теперь адресу, они застряли на год. Мсье Киселев научился красить стенки.

“Удовольствие, скажу я вам, истинное удовольствие!”

Он напевал, когда красил. Потом песня захватывала его, он отходил от стены, расставлял ноги на ширину плеч, набирал в легкие воздух, чуть откидывал голову назад. “В старину живали деды веселей своих внучат…” Песня вылетала в окно, как дым. Ария Неизвестного из оперы Верстовского “Аскольдова могила”. Партия написана для баритона или баса. Произведение никогда не исполнялось за пределами России. Акустика в старых домах – великолепная!

– Мс-сье Кис-се-лев, я вас-с-сразу узнала! – отзывался Филипп с другого этажа. Или хлопал. В Каннах они спелись, водой не разольешь.

Ария Неизвестного – детская мечта мсье Киселева. Он стал певцом потому, что однажды в детстве на даче, окруженной полевыми цветами, увидел черную пластинку на бешено крутящемся диске. Неизвестный ему Неизвестный был невидим. Его голос тоже был ребенку неизвестен – баритон. Бархат. Мамочка уложила пластинки в фанерный ящик с железными углами, и больше они ничего не взяли с собой. Почему-то он очень мало помнил о России, хотя ему было девять лет, когда они уезжали. Мамочка, дача, полевые цветы, Неизвестный. Если бы не роковая встреча в Ницце, он бы однажды спел партию Неизвестного со сцены, хоть в концерте. Уже готов был костюм, в котором его даже засняли. Фотография, кстати, сохранилась. Костюм он лично изрезал на куски.

Ветер больше не гулял вальсом в верхних комнатах, но они пустовали, гостиница “Бель Ви” по-прежнему была закрыта. Филипп с мсье Киселевым жили в двух соседних комнатах, перекрикиваясь перед сном, если не успевали договорить за вечерним чаем. Зимой они поставили кровати рядом с печкой и спали одетые и в перчатках. Соседи приходили смотреть, как продвигается у чудаков дело. Не-а, до зеленого сада еще далеко.

За этот год Филипп только раз съездил к отцу, в родную деревню под Ниццей. Девушки повыходили замуж или разъехались. Нарожали детей, некоторые уже по второму кругу. А что ж он думал – ждут его, лежат, как коровы на сеновале? Вот он пробирается к ним в своих носочках из тонкой шерсти, с гвоздикой в зубах? В деревне ни сеновалов и ни коров, будто и не было. Он вдруг понял, что ему уже двадцать пять. Как тяжко тянется время в тишине. Хоть плачь.

Он никогда не размышлял над своей жизнью, не копался в прошлом, не заглядывал себе в “душу”. Не читал, не смотрел телевизор – знал только то, что рассказывал ему мсье Киселев. А в людях не ошибался, совсем как отец, партизан. Понимал человека прямо в фойе. Не задавался вопросом: гостиница – его ли дело? Что же ему нравится – что он не один? Что каждый день – новые люди? Не мог забыть, как мать смотрела на дорогу, ждала гостей? Сидела за столом, и чай остывал? Говорила ему – нет ничего на свете лучше, чем путешествия! Можно каждый день встречать новых людей!