Читать «Был такой народ» онлайн - страница 5

Поэтому напрасно писатель Солженицын сетовал на настороженное отношение евреев к новому для них русскому окружению. Первые сто из двухсот лет “вместе” евреи как целое оставались чуждыми России — и с исторической точки зрения это было совершенно естественно. Погромы начала двадцатого века окончательно убедили их, что и Россия чужда евреям. Вывод был ясен — ехать надо.

В начале двадцатого века из евреев, оставшихся в России, выделилась еще одна группа. Это была элита — те, кто преодолел барьеры процентной нормы и прочих ограничений и поступил в российские университеты и гимназии. Их было не так уж мало: по данным Министерства народного просвещения, в 1911 году в казенных высших учебных заведениях обучалось около 4,6 тысячи евреев (примерно 9% от всего числа студентов), а в гимназиях и реальных училищах — 17,5 тысячи (тоже около 9%). Накануне введения процентной нормы, в 1886 году, процент учащихся евреев был еще выше. На государственную службу, за редчайшими исключениями, евреев не брали, и получившие образование становились “лицами свободных профессий” — адвокатами, врачами, писателями, журналистами, художниками, аптекарями, музыкантами — одним словом, интеллигенцией. Согласно переписи 1897 года, лиц свободных профессий среди евреев было около 265 тысяч; далее их становилось еще больше — настолько, что Александр Куприн, в 1907 году написавший рассказ “Гамбринус”, пронизанный любовью и жалостью к судьбе еврейского музыканта Сашки, ворчал в частном письме 1909 года: “…каждый еврей родится на свет божий с предначертанной миссией быть русским писателем”. Некоторые крестились — кто искренне, а кто лишь для того, чтобы получить “пропуск в европейскую культуру”, по выражению выкреста Гейне. Другие, как известный критик и искусствовед Аким Волынский (Хаим Лейбович Флексер), формально не принимали крещения, но считали себя христианами в душе, что, впрочем, не помогало: в том же письме Куприн раздраженно писал: “…душа Шолома Аша и Волынского и душа гайсинского меламеда мне более чужда, чем душа башкира, финна или даже японца”. Но, так или иначе, многие образованные евреи, сознавая себя частью еврейского народа, становились все же людьми русской, а не еврейской культуры, и они хотели считать Россию настоящей родиной, а не просто землей, где им случилось родиться.

Александр Иванович Куприн был неправ, не делая разницы между Шоломом Ашем, Волынским и еле понимающим по-русски гайсинским меламедом. Идишистский писатель Шолом Аш эмигрировал в США уже с первой волной еврейского Исхода, в том же 1909 году. Русский литератор Аким Волынский, теоретик модернизма и декадентства, застрял в Петрограде, не попав в первую волну русской эмиграции после Гражданской войны, когда Россию, по данным Лиги наций, покинуло около 1,4 миллиона человек. В этот поток влилась и основная масса русской интеллигенции еврейского происхождения: только в Германии в 1925 году среди 253 тысяч подданных бывшей Российской империи насчитывалось 63,5 тысячи евреев, примерно четверть. Наиболее благополучная и образованная еврейская элита, бежавшая от новой большевистской власти в 1918—1921 годах, разделила судьбу бедной и необразованной, но наиболее энергичной части российского еврейства, расставшейся с Россией еще до 1917 года.