Читать «На дружеской ноге (сборник)» онлайн - страница 16
Вадим Пугач
Я родился, где меня родили, —
Это значит в холе и тепле.
Вырастал не панком, не фашистом
Под фольклорный перезвон монист,
Вот и стал я мягким и пушистым,
Пусть не либерал, но гуманист.
3. Обломов на даче
Пахнуть ли жасмину и сирени? —
Это рассужденье отложу.
Сирином в гусином оперенье
Буду петь и яйца отложу.
Вот любовь – ее попробуй, спрячь-ка! —
Так и я – хотел бы, но не мог.
Женщина, безумная гордячка!
Мне понятен каждый твой намек.
Ты другими душами ворочай,
Ну, не ровня щукам караси!
Кстати, пить не хочется. Короче,
Чашу эту мимо пронеси.
4. Обломов на Выборгской стороне
Созревай, смородина-малина!
Все прошло, и сердце не болит.
Как сказал бы Тирсо де Молина,
Нам пора забыть Вальядолид.
Там и петухи поют гортанней,
И навоз душистей; что мне в том?
Голый локоть, мягкость очертаний,
Запах кофе – вот тебе и дом.
Ограничь пространство огородом,
Разве надоело спать и есть?
Существую со своим народом —
Там, где мой народ, к несчастью, есть.
5. Обломов на Сампсониевском кладбище
Вот и листья дуба перепрели,
Пруд замерз, и выключился клен.
Здесь лежат Трезини и Растрелли,
Волынской, Еропкин и Леблон.
На Неве еще ныряет бакен,
Он обозначает смену вех.
Суд Шемякин, памятник Шемякин, —
Время перемешивает всех.
Встань, прохожий, на одно колено,
Колокол отсчитывает медь.
Будь же ты вовек благословенно,
Что пришло процвесть и умереть!
Лужин
Когда-то пионером Петя Лужин
Постиг суровый кодекс лагерей:
Пока ты слаб, ты никому не нужен,
Ты хуже, чем очкарик и еврей.
Ты будешь, как заика, презираем,
Ядро не уважает шелуху.
Но самый гнусный лагерь станет раем,
Когда ты хоть немного наверху.
Он жил, советской бедностью зажатый,
Он лез в чужие тумбочки тайком,
Он вожделел к красавице вожатой,
Приученной обслуживать райком.
Нет, он не злился, не ругался матом,
Не забивался в щелочку, скорбя.
Он станет депутатом, дипломатом,
Короче, в люди выведет себя.
И стал, и вывел. Озарил кострами
Поляну, лес.
И в кабинетец, устланный коврами,
Однажды влез.
Вперед, вперед, карьера комсомольца,
Беги, дави.
На каждом пальце – золотые кольца,
Закат в крови.
Он в сок вошел и стал почти опасен,
Излишне прям.
Вот тут я с ним частично не согласен,
Не одобрям.
Поехал он в культурную столицу
И на беду
Влюбился вдруг в степную кобылицу
По кличке Ду.
Решил жениться. Сразу с предложеньем.
Той деться было некуда. Ее
Как раз тогда уволил новый русский.
Хотела подработать гувернанткой —
Не вышло, а точнее – не вошло.
Когда б ее не Дуня звали, – Даша,
Все было бы совсем иным в итоге.
Ее просиша, но они-с не даша,
И Лужин тут попался по дороге.
Как сорок тысяч ласковых сестер,
Она хотела брата поддержать,
Но брат ее был негодяй суровый,
О чем она, увы, узнала поздно.
Любя ее, как сорок тысяч братьев,
Поддерживать он собирался Дуню,
Но подержался разве за топор —
И то недолго. Тут-то в Петербурге
Случилась эпидемия. Старушки
Внезапно стали дохнуть. Сорок тысяч
Одних старушек выпало из окон!
В такой момент и появился Лужин
И предложил сердечко на цепочке
И ручку «Паркер» с золотым пером
Плюс – догадайтесь! – Точно, сорок тысяч.
Естественно, она не устояла
