Читать «Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники, 1985-1991» онлайн - страница 192
Аркадий Натанович Стругацкий
Примерно этим и разрешилась ситуация «Малыша». Но, одновременно, возник следующий вопрос. Стась Попов, один из героев «Малыша», будет мучительно и совершенно бесполезно биться над ним уже тогда, в семидесятом: «Ведь нельзя же ставить вопрос: будущее Малыша или вертикальный прогресс человечества. Тут какая-то логическая каверза… Или не каверза? Или на самом деле вопрос так и следует ставить? Человечество все-таки…»
Зная за Стругацкими потребность в логической завершенности начатого, можно было предвидеть такой исход — разговор поднялся на общечеловеческий уровень и получился, на наш взгляд, не совсем мотивированным, скорее спонтанным, но он получился.
Из вопроса Стася Попова в значительной мере вырос «Жук в муравейнике». Только здесь уже Малыша звали Лев Абалкин, а его будущее стало синонимом будущего человечества. Судьба же его решалась человеком по имени Рудольф Сикорски, человеком, вольно и невольно исповедующим принцип, провозглашенный в «Лебедях»: «Будущее — это тщательно обезвреженное настоящее».
<…>
Постепенно настали новые времена, и времена эти заставили Стругацких, а вслед за ними и их героев иначе взглянуть на собственное прошлое, на эпоху.
В определенном смысле «Жук…» (равно как и «Полдень…» в свое время) — книга, подводящая итоги, завершающая второй цикл развития Стругацких.
«Волны гасят ветер» (1984) — уже начало следующего витка (так же, как «Лебеди» когда-то). В традиционной для Стругацких ситуации раскола человечества авторский интерес смещается в сторону новой расы — детей человечества.
«Боже, спаси взрослых, — истово произносит „господин беллетрист“ в „Гадких лебедях“, глядя на детей, — боже, спаси их родителей, просвети их и сделай умнее, сейчас самое время… А то построят они себе вавилонскую башню, надгробный памятник всем дуракам, которых ты выпустил на эту Землю плодиться и размножаться, не продумав как следует последствий акселерации. Простак ты, братец».
…Времена меняются, и Стругацкие очень тонко предчувствуют эти изменения. То, что было сказано «господином беллетристом» в шестьдесят седьмом, — в восемьдесят четвертом, когда писались «Волны…», повторено быть не могло и не было. Вместо насмерть испуганного «господина беллетриста» слово было передано Горбовскому.
«Да-а, — сказал он, будто назад оглянулся, — это серьезный вызов нашему оптимизму. Но если подумать, человечество принимало вызовы и пострашнее… И вообще я не понимаю вас, Геннадий (опять Комов. —
