Читать «Контрольные отпечатки» онлайн - страница 110

Потом последовали кое-какие уточнения: сказал он это не Оле по телефону, а Бетти, когда та пришла его навестить: «Уехала уже эта московская команда моих спасателей?» – «Каких?» – «Ну, что стояли тут вокруг меня. Глезеров их нагнал».

Второе уточнение: не «команда спасателей», а евреи-ортодоксы, которые – по наущению Глезерова – молятся за него и не отпускают.

Потом Саша – по многим признакам – умер, но прилетели из Лондона девочки (дочки), и он воскрес, общался с ними, его даже перевели в другое, не такое «крайнее» отделение. Все кончилось еще через две недели, первого февраля 2004 года.

* * *

Едва ли мне удалось хоть как-то объяснить, что за человек был Саша Асаркан. Нет ничего привычного и знакомого, что можно привлечь для сравнения. Трудно объяснить даже, кем он был для меня и еще многих – не самых близких, не личных его друзей. Сам род знакомства не подходит под какое-либо принятое определение. Старший товарищ? Наставник? Учитель? Пожалуй, последнее, – если иметь в виду, что учительство и поучительность вещи противоположные. Учитель задает загадки, а не разгадки. И главной загадкой всегда является он сам.

Асаркан был для нас учителем, потому что в загадочности его облика и поведения ясно читалось предложение о мире – о новом мире. Он даже не предлагал это, а почти навязывал – с помощью разнообразных – часто тончайших, иногда довольно резких – провокаций. С ним всегда приходилось быть настороже, не расслабляться. Сильнее всего действовали его язвительные резоны или просто его интонация, ставящая все на свои места. Его тон был легким и окольным, без всякой, так сказать, вычурности. Только постоянные стремительные партизанские действия.

Мне кажется, его стиль развился из убеждения, что едва ли не весь запас слов и понятий советского человека – это продукт «второй свежести», годный только для сносок, комментариев и тому подобного. Для той самой «этиографии». Для чего-то, что в принципе должно быть набрано петитом. И такая, что ли, убористость высвобождала то чистое, пустое пространство, которое возможно было (или следовало) заполнить.

Все это прояснялось много позже и еще не прояснилось окончательно. Но всегда ощущалась какая-то необъяснимая значительность в его безыдейных идеях, в самом его существовании, упорно настаивающем как раз на собственной незначительности. Асаркан смотрел на жизнь прямо и отстраненно, замечая все швы и накладки – то, что прозевали, на что не обратили внимания. И видел ее своеобразно: как странный, часто смешной коллаж, где все интересное, непредсказуемое и неповторимое появляется только в случайных разворотах, загибах или на стыке разных фактур.