Читать «Без вести...» онлайн - страница 2

Писарь пошлет извещение. Много слез выплачет мать о родном сыночке, безутешная в своем горе молодая жена... Нет горше печали. Когда в «похоронке» написано, что дорогой человек пал смертью храбрых, там всегда точно указано, что он похоронен. А когда пишется, что пропал без вести?..

Где-то в глубине сердца шевелится очень и очень слабая, но надежда: может, еще отыщется, вернется... Летят годы — один, два, пять десять. А надежды не сбываются. Родных нет и нет.

Мать дрожащей рукой поставила свечку за упокой души погибшего сына: жена реже утирает косынкой соленые вдовьи слезы; ребятишки заученно отвечают взрослым: «Папа погиб на фронте». И не знают они, не догадываются, что их папка живехонек, что он называется теперь страшной кличкой «перемещенное лицо», что он содержится где-то в лагере на чужие, проклятые деньги.

Лагерь для перемещенных лиц... В них свои порядки, обычаи, свои законы.

В «Пюртен-Зет» в одном из красных домов, который числится как блок 7А, в шестьдесят третьей комнате живут трое. Перед ними, на столе из некрашенных досок — графин баварского пива, круг жесткой немецкой колбасы, несколько сушеных рыбешек и хлеб, нарезанный тонкими ломтиками, как его режут только немцы.

Нет никакого праздника, просто суббота. Они пришли с работы, договорились выпить, поутешить постоянную боль в сердце. Одного зовут Иннокентием Каргапольцевым. Он высок ростом, широк в плечах, даже по виду сразу скажешь — сибиряк. Волосы у него белые, седые, а брови густые, черные — такой у него раньше был цвет волос. Иннокентий рассеянно улыбается.

— Ты чего улыбаешься, с хорошенькой немочкой познакомился? — поинтересовался Сергей Пронькин

— Именинник он, — пошутил Николай Огарков, маленький, худой, подвижный.

— Какой там именинник!.. Родные места приснились. — Иннокентий налил пива в стаканы. — Село мое Кабанском прозывается. Недалеко от Байкала...

— Постой, постой, — перебил Сергей. — Ты же говорил, что из-под Пензы?

Каргапольцев махнул рукой. Усмехнулся.

— Мало ли что мы тут о себе рассказывали. Я сейчас правду говорю.

Он отхлебнул пива, отодвинул стакан, прищурился, уставился в окно.

— Вот за окном горы, чуточку наши места напоминают, только у нас красоты больше... Ну, приехал я, сошел, стало быть, на станции Тимлюй — это в шести верстах от нашего Кабанска — и, гляжу, — Гутя. Я с ней до войны дружил. Привозит она меня домой, на столе бутылка, омуль и соленый, и горячего копчения, и всякое там прочее.

Иннокентий рассказывал медленно, слова произносил сочно, со вкусом.

— Утром мы с батей пошли на лодке в море, на Байкал. Поставили сети и вытащили вот такого сига, много окуней, а они, понимаешь, здоровенные. Ну, думаю, вот это была жизнь, паря.

Николай Огарков вдруг со злостью стукнул кулаком по столу, стаканы подпрыгнули, зазвенели.

— Хватит, не перчи рану! — Схватил стакан, залпом выпил. Затем как-то вдруг стих.