Читать «Дневник Саши Кашеваровой» онлайн - страница 9

Я придумываю, что сейчас она выйдет из метро, например, на «Боровицкой», решит, что ей необходима доза условно свежего городского воздуха. Эскалатор поднимет ее к небу, и, сонно пройдя несколько десятков метров по улице, она пожалеет, что поддалась порыву.

Сумка тяжелая, пойти некуда. Она остановится в растерянности, допустим, на ступеньках, ведущих к Ленинской библиотеке, и вдруг кто-то умеренно бородатый, с глазами цвета вымоченных в вине оливок, подойдет со стороны памятника Достоевскому и что-то спросит на незнакомом певучем языке.

Она обескураженно захлопает ресницами, подкрашенными, скорее, машинально, нежели из побуждения стать красивой. Но потом вдруг различит знакомое слово – «Савеловская» – и радостно кивнет. Да, она тоже там живет. Идем, идем, сеньор, я щас тя провожу. Такие женщины, как она, обычно превращаются в вездеходы, если им что-нибудь нужно. Обескураженный итальянец попробует отбиться, но куда уж ему против громогласной и крутобедрой России-матушки.

Всю дорогу они будут молчать, и женщина будет крепко держать его за рукав. Когда поезд остановится на «Савеловской», он впервые ей улыбнется и, ткнув себя пальцем в грудь, по слогам произнесет: «Джу-зеп-пе». Она сделает то же самое, и вдруг выяснится, что у нее красивое, почти эльфийское имя – Аэлита.

На улице ему так и не удастся освободить рукав, и даже хуже: вспотевшая красная Аэлита вручит ему свою сумку, и сумка эта станет и якорем, мешающим выйти в открытое море, и Сизифовой ношей – едва он донесет ее до вершины горы (обитой дерматином двери ее квартиры), как на плечи ему падет новый камень. На непонятном подсвистывающем языке его тюремщик, Медуза горгона, скажет:

– Будем лепить пельмени!

В прихожей она опустится перед ним на корточки и, как ребенку, расшнурует ботинки. Его ботинки – совсем не то, что ее туфли. Тонко пахнут лимонами и березовым дегтем, глаже, чем ее лицо. Аэлита заставит его сунуть мягкие ступни (которые тоже глаже, чем ее лицо) в пьяно заваливающиеся на один бок вельветовые тапочки. Втолкнет его, несчастного, вслепую пытающегося набрать в кармане эсэмэску: «Меня взяли в плен и, кажется, собираются продать на органы», в шестиметровую кухню. И накормит так, как он не ел никогда в жизни, даром что приехал из страны, где в каждой кафешке при бензоколонке подают нежнейшие равиоли с рикоттой.

На столе будут и тающие на языке пельмени с олениной, и баклажанная икра на ржаных блинчиках, и перепелиные тушки, фаршированные лисичками, и клешни камчатского краба под солоноватым домашним майонезом, и влажный, нежный, как бабушкины объятия, торт «Наполеон».

И даже если в холодильнике посудомойки с давно потухшим взглядом едва ли могут очутиться перепела и крабы, пусть Джузеппе считает, что было именно так. Может быть, он ужасно проголодался, может быть, она умела вводить людей в транс, но скорее всего, он просто наконец разглядел, что у нее красивый рот.