Читать «Кровью омытые. Борис и Глеб» онлайн - страница 58

Покинули воеводы палату, Владимир Святославович Бориса задержал:

— Погоди, сын. Вишь, не бранил я воевод, а потому как постарели они и я тоже. Засечная линия еще князем Олегом строилась, и, сказывают, он ее укреплял, пекся о ней. Мы же мыслим, уняли печенега, о рубеже меньше печься стали, вот и поучили нас степняки. Пора тебе, Борис, в дела вникать. Послал бы тебя вдогон за печенегами, да разве ветер в поле изловишь? Улусников не сыщешь, а людей и коней поморишь.

Подошел к отделанной изразцами печи, приложил ладони:

— Думал, кого на засечную линию послать, поглядеть, какой урон нанесла орда острожкам и полянам. Попервах мыслил Александра. Однако Попович в Переяславле нужнее, решил, отправишься ты, сыне. Кому как не тебе судить о рубеже.

— Я готов, отец, когда велишь?

— Откладывать не стоит, решай, какой десяток дружинников возьмешь с собой, и в дорогу.

Окликнул Бориса, уже покидавшего палату:

— Тиуну велю в полюдье полян помиловать, печенеги дань с них вперед нас отняли.

* * *

Кончались теплые дни, и подули холодные ветры. А вскоре начались морозные утра и сорвался первый снег. Он падал на сухую землю, и смерды пребывали в тревоге. Говорили:

— Ужли к неурожаю?

— Когда бы на грязь!

— Аль такого не бывало, и Бог миловал.

— Засечную линию степняки порушили.

— В таком разе кого как не смерда погонят поднимать ее…

За Переяславлем снег повалил крупный и плотный, Борис едва успевал продирать глаза. Гридни, следовавшие рядом, пригнулись к гривам.

Дороги занесло, и ехали наугад. Уж не сбились ли, гадал Борис. Спросил о том проводника с заставы.

— Нет, княже, я ейный острожек с завязанными очами сыщу. Да и чего беспокоишься, вона, чуешь, собаки заливаются. На засеке псы сторожа верные.

Месяц, как Борис ездил от заставы к заставе, и давно убедился, бедна засечная линия людом. Разве только Канев на правом берегу да еще несколько городков второй линии, где обживались семьями надолго, если не навечно…

Вскоре из снежной пелены показался острожек. Подъехавших окликнули, и створки ворот открылись. Отряд вступил в сторожевой городок. Зажглись смоляные факелы, и пока гридни отряхивались и сметали снег с коней, заводили их под широкий навес, задавали корм, Борис вошел в приземистую избу, где топилась печь по-черному, выбрасывая дым через крышу. Скинув, тулуп и шапку с рукавицами, княжич положил их на просушку, а сам подсел к огню. Савелий, старший в острожке, мужик лет сорока, велел кормить гридней, а сам черпаком налил из котла, стоявшего на огне, в миску похлебки с мясом, протянул Борису.

— Ешь, княжич, намедни хлопцы вепря завалили, крупный, пудов на семь попался, тут по камышам, на Трубеже, лежбища часто встречаются. А то все больше зайчатиной промышляем, силками.

Борис пил похлебку, приправленную степной мятой, ел мясо и слушал старшего ратника.

— Ты, княжич, поди, меня не помнишь? Да и откуда, когда тому годков пятнадцать минуло. Прежде я в дружине отца твоего в десятниках хаживал, намеривался даже жениться, девица на Подоле жила. На беду, я хоть и крещение принял, а поклонялся Перуну. Самого-то идола в Днепре утопили, так я на то место приходил, облюбовал дуб и вешал на него дары. И хоть то в потемках проделывал, да прознал иерей Анастас, грек корсунский, и великой княгине нажаловался, а та Владимиру Святославовичу. Великий князь крутостью известен, меня в острожек и определил…