Гораздо лучше по утрам,когда трава одета в инейи в сером небе облак синийскользит как шарик по ветрам.И куст заснеженной полыни,как хворост в сахарной муке,ни грустью зябкою простужен,а вышел в поле налегке,где никому никто не нужен,где никому никто не важен,где никому никто не страшен.Вот так свободно, налегке,все оставляя вдалеке,он отражается в реке,а не в застывшей за ночь луже.
35
В провинциальном октябре есть все,что было до начала, —там так же карканье звучало,и так же в хрупком серебресосна иголками качала илист кружился запоздалый.С глазурным пряником в рукенас осень праздником встречала.
36
Приторможу. Тут мой рассказвильнул в запретный заповедник.И критик, предводитель массчитающих или последнихне масс, а пригоршней людских,воскликнул: – «Автор этот стихстащил у знатного поэта,который славой окрылен,литфондом признан, как же оннадеется, что не заметятв словесных играх плагиат?!Вас ждет – литературный ад,забвенье и позор гремучий!Ни царь, ни черт, ни подлый случай,Ни одуряющий распадкультуры не прикроют зада.Плоды классического садажрецы надежно сторожат».
37
– Спасибо за науку, дока!Как орден в лацкан, рифму «доктор»воткну тебе промеж наград.Я вор! Тем счастлив и горжусь.Все что люблю, беру себе —и луч весны, и лед крещенский,и море горькое, и венскийбатон хрустящий под рукой.Кто вам сказал, что я другойи радости мои иные?Я всякий раз, как снова, рад,встречая мысль в знакомых строчках,как тот, любимый с детства взгляд,как самиздатовских листочковзапретный плод. Я вор! Я тот,кто, не найдя друзей во встречных,нашел их между звездных нотгусиноперых и подсвечных,завитых ловким вензельком,строфой отточенной, каленой…Мне с ними лучше, чем с тобой,великий критик, опыленныйбиблиотечной сединой.Никто из тех, с кем я играю,не соблюдал законов раялитературных вожаков.Их веселил мотив оков,которым титулы бренчали,они не видели врагов,по собеседникам скучали…Порой себя надеждой льщу,что на пиру их угощу,как и меня здесь угощали.Пир мысли! Лучший из пиров!Собранье знатных шулеровиграет миром в полкасанья.Все остальное – мутный сон.Подайте рябчика, гарсон!
38
Привет вам, энная женагероя нашего рассказа.Мы привезли вина и мяса.И, мрак оставив у окна,в теплично-кухонной истоме,в пылу горелок голубыхсидим, глядим на подоконник,на кактус, пальму и другихцветочков грустную рассаду…губную нюхаем помаду,стерев ее со щек своих.О, жены бывшие, —мечты, не воплотившиеся в чудо.Где тайны прежней красотыи нежный трепетный рассудокпускали робкие росткив другую жизнь – горшки, посуда,подтяжки, краска и клыки.Не опечаленный картиной,воспринимая все как есть,герой наш начал жадно естькартошку с луком и свининой.Не забывал, конечно, питьи говорить пустые звуки,и не было ни зла, ни скуки,в его стремленьи угодитьдавно растраченным проказам.Читать газеты прошлых летили сегодняшнюю прессу —ему теперь без интересу.Один секрет – секретов нет.Все наперед давно известно.Ни просмотреть, ни потерять,ни в историческом забвеньеи ни в сегодняшнем дымуни одного стихотворенья.Вот разве только что чуму,раздор, позор, войну, измену,любовь за выгодную цену.Он знал об этом. Знал и я.Повсюду ночь, тоска и слякоть.Родная русская земля!Достать чернил и снова плакать.Я не сдержался и сказал,все что подумал о погоде.Мне объяснили, где вокзали закружились в хороводевоспоминаний и детей.Тесть замесил в кастрюле тесто.И куст полыни без рублейпошел искать другое место.
