Читать «Райское яблоко» онлайн - страница 67

Саша повесил пальто и прошел наверх. Непифодий ждал его в своем кабинете, где на стенах висели многочисленные изображения отцов и служителей православной церкви, среди которых копия со знаменитого портрета Перова, на котором писатель Федор Достоевский изображен обхватившим себя за одно колено, выглядела несколько инородно и, не будь у Федора Достоевского такого же угрюмого и простого лица, как и у защитников князя, недавно попавшихся Саше на улице, она, то есть копия с этой картины, могла бы нарушить духовность всей комнаты.

Сам Непифодий был, однако, настроен благодушно и, судя по всему, наслаждался своим кратковременным отпуском в самом сердце любимого города.

– Вот, Саня, – сказал Непифодий, быстро убирая за спину правую руку, как будто спасая ее от лобзания. – Вот, Саня, удрал на три дня. Ты завтракал нынче?

Саша хмуро кивнул, поразившись здоровому румянцу на лице духовного отца своего.

– А я, Саня, нет. Сейчас нам поесть принесут. Ты, Саня, садись. Таисия! Кушать!

Строгая и неженственная Таисия вошла с большим подносом. На подносе стояли чашки, серебряный кофейник, из носика которого бежала голубоватая пахучая струйка, масленка, икра, ярче крови по цвету, и розовый пухлый батон.

– Яичницу будете кушать, мужчина? – спросила Таисия, глядя на Сашу с таким грозным видом, что он весь поджался.

– Спасибо, я сыт.

– А вам принести? – и она наклонила голову, опустила редкие ресницы.

– А мне, будь добра, принеси. Три яичка и с луком.

Пробормотав что-то, чего никто не расслышал, фанатичная Таисия вышла с пустым подносом.

– Ну, Саня, давай, говори!

Непифодий раскинулся в кресле, прихлебывая ароматного кофе из очень красивой, с цветочками, чашки.

– Да что говорить? Плохо мне. Тут Лиза вернулась, совсем как старуха. Молчит целый день, ходит в рваном халате, хлопочет. «Ты, Саша, устал? Ты, Саша, прилег бы. Ты, Саша, поел бы…» Тоска у меня. Ведь раньше, Валера… – Тут Саша запнулся.

Отец Непифодий махнул бутербродом.

– Давай, говори!

Саша, покрасневший было от случайно вырвавшегося из него мирского имени духовного наставника, опять приободрился.

– Я смерти боюсь. Вот, знаешь, был сон. Такой, впрочем, сон, что и не перескажешь. Как будто я, знаешь, завис в пустоте. И тьма подо мной. Наверх посмотрю, и там тьма. Не страшно, а даже спокойно, как будто я спать только очень хочу. И кто-то как будто бы мне объясняет, что, мол, хочешь спать, так и спи, а спать будешь крепко и весь растворишься. Как сахар вот в чашке. Исчезнешь, короче.

Отец Непифодий испуганно поставил на стол недопитую чашку.

– И что? И весь сон?

– Нет, не весь. И начал я словно бы плыть. Вернее, барахтаться начал, стараться из тьмы этой выбраться. Вязко так, клейко. Как будто кисель, только очень густой. И я понимаю, что больно не будет. А сам, знаешь, дергаюсь, рвусь весь, стараюсь. И все понапрасну. А мне говорят: «Что рвешься? Тебе прилепиться-то не к чему». Мол, все, чем ты жил, чем дышал, – пустота. И сам ты – кусок пустоты. И в ней ты останешься, нечего рваться. Я с этим проснулся.

Отец Непифодий прикрыл глаза левой ладонью.