Читать «Почти напоследок» онлайн - страница 4

не приходит и в голову мне.

У надгробного серого камушка,

зная все, что творится с людьми,

шепчет мать, чтоб не слышала бабушка:

«Здесь воруют цветы... Надломи...»

Все мы перепродажей подловлены.

Может быть, я принес на поклон

те цветы, что однажды надломлены,

но отрезаны там, где надлом.

В дрожь бросает в метро н троллейбусе,

если двое — щекою к щеке,

но к кладбищенской глине стебли все

у девчонки в счастливой руке.

Всех надломов идет острнгание,

и в тени отошедших теней

страшно и от продажи страдания,

а от перепродажи — страшней.

Если есть во мне малость продажного,

я тогда — не из нашей семьи.

Прокляни еще раз меня, бабушка,

и проклятье уже не сними!

фиалки

Стог сена я ищу в иголке,

а не иголку в стоге сена.

Ищу ягненка в сером волке

в бунтаря внутри полена.

Но волк ость волк необратимо.

Волк — не на будущих бараш.в.

И нос бунтарский Пуратино

не прорастает из чурбанов.

Как в затянувшемся запое,

и верю где-нибудь у свалки,

что на заплеванном заборе

однажды вырастут фиалки.

Но расцветет забор едва ли,

прогппк насквозь, дойдя до точки,

ко| да па всем, что заплевали,

опять пленочки — не цветочки.

Л мне вросли фиалки в кожу,

и я не вырву их, не срежу.

Чем крепче вмазывают в рожу,

тем глубже все, о чем я брежу.

Порота рая слишком узки

для богача и лизоблюда,

а я пройду в игольном ушке,

взобравшись на спину верблюда.

И, о друзьях тоскуя новых,

себе, как будто побратима,

из чьих-то лбов, таких дубовых,

я вырубаю Пуратино.

19

Среди всемирных перепалок

я волоку любимой ворох

взошедших сквозь плевки фиалок

на всех заплеванных заборах.

И волк целуется как пьяный

со мной на Бронной — у «стекляшки».

И чей нахальный нос незваный

уже торчит из деревяшки?!

полтравиночки

Смерть еще далеко,

а все так нелегко,

словно в гору — гнилыми ступенечками.

Жизнь подгарчнвать вздумала,

как молоко

с обгорелыми черными пеночками.

Говорят мне, вздыхая:

«Себя пожалей»,

а я на зуб возьму полтравпночки,

и уже веселей

от подарка полей —

от кислиночки

и от горчиночкн.

Я легонько кусну

лето или весну,

и я счастлив зелененькой малостью,

и меня мой народ

пожалел наперед,

бо не избаловывал жалостью.

Если ребра мне и драке изрядно помнут,

и считаю,

что так полагается.

Меня и спину нырнут

и но поймут —

(ii чего это он улыбается.

В тех, кого зажалели с младенческих лет,

силы нет,

а сплошные слабиночки.

Полтравииочкн на зуб —

вот весь мой секрет,

и на вырост в земле —

полтравиночки.

забытая штольня

«Пойдем на Холодную гору

в забытую штольню!»

«За что эту гору Холодной назвали?

За что эту штольню забыли?»

«Не знаю про гору, —

наверно, там холодно, что ли...

А штольни иссякла,

и вход горбылями забили».

«Не все иссякает,

что нами бывает забыто».

«Сначала не все,

но когда-нибудь все иссякает...» —

и женщина,

резко гранениая,

будто бы горный хрусталь Суомтита,

берет два фонарика

и разговор пресекает.

Она кристаллограф.

В ней есть совершенство кристалла.

Обрежешься,

если притронешься к ней ненароком,

и я поражаюсь,

что к ней ничего не пристало,

и сам к ней боюсь приставать.

Я научен был горьким уроком.

«Вы, значит, хозяйка

хрустальной горы па Алдане?»

«Хозяйка себе», —

обрезает она с полулета,

и все, что я думаю втайне о ней, —