Читать «Гончаров без глянца» онлайн - страница 145

Иван Александрович Гончаров. Из письма С. А. Никитенко. Швальбах, 14 (25) июля 1868 года:

Я теперь пишу 34-й лист — и если меня не потревожат, то буду продолжать в Париже или Булони. Но я боюсь, сильно боюсь: против меня ведется неутомимая интрига и мне трудно ладить. Я могу упасть нервами и духом, и тогда какой роман возможен!

Петр Дмитриевич Боборыкин:

<…> Мне привелось услыхать от него одну весьма ценную подробность о том, как писался «Обрыв». <…>

Последнюю часть «Обрыва», задуманного им так давно, он писал за границей, на водах и, если хорошо помню, в Париже.

— Целыми днями писал я, — рассказывал он, — с утра до вечера, без всяких, даже маленьких, остановок, точно меня что несло. Случалось написать целый лист в день, и больше, и так быстро, что у меня делалась боль в пальцах правой руки, и я из-за нее только останавливал работу.

Иван Александрович Гончаров. Из письма М. М. Стасюлевичу. Париж, 19 (31) июля 1868 года:

Тут было дня два с тучами, грозами и т. п. Я перед дурной погодой не сплю, хандра моя усиливается, мозговые нервы раздражены и плодом этого — отвращение ко всему в жизни и к самой жизни.

Однако же дурная погода не есть исключительная причина моего сплина: он имеет некоторые основания. Прежде всего это — отсутствие всякого огня и света в жизни, и оттого мне вообще скучновато. А если и есть огонь, так это тот только, который присутствует в тетрадях, находящихся теперь у вас, если вы не потеряли их. И в этом не все я виноват, а и природа вообще, и обстоятельства, и, наконец, моя странная, едва понятная мне самому натура.

Словом, я человек конченный: говорю это чуть не со слезами — и теперь уж больше и не жалуюсь. Я во всем сам виноват, или опять-таки тоже натура, что я несчастлив. А я очень несчастлив, так что не умею себе и представить состояния хуже, в котором нахожусь. Не желал бы, чтоб оно делалось еще хуже, а кажется сделается.

Кроме натуры и погоды есть и обстоятельства. Мне некуда уйти от невзгод, нет у меня никакого «недра», т. е. близких. Те, которые предлагали быть оными, таковы, что я от них — как бы подальше.

А сам я никому не предлагал: боялся, а если бывали случаи, то обжигался. А неблизкие проделывали и проделывают еще и теперь такие «симпатии» со мной и в таком нестерпимом количестве, что хоть покупай у Devism'a (он же близко от меня) револьвер, да и пали себе в лоб. Дорог только, бестия, я приценялся. Маленький просит 60 фр., да и с такими пружинами, что когда он показал, как им владеть, и дал мне, то я и приступиться не умел. И зачем же пять или шесть стволов, когда и из одного можно пробить себе что угодно, даже мое брюхо? Он давал и одноствольный, но я на этот раз передумал и захотел жизни, поискать чего-нибудь близкого к ней — и пошел, и пошел горюном и остановился у одного окна: вижу — все аптекарские материалы, и с ними только одна книга на окне. Это показалось мне любопытно: я зашел и спросил, что за книга? Мне подали — читаю заглавие: Water closet — 1000 листов мягкой бумаги — 4 ¹/₂ франка. Я никогда не покупаю книг, а эту купил. Вот она, на камине.