Читать «Повесть о прекрасной Отикубо. Записки у изголовья. Записки из кельи (сборник)» онлайн - страница 276

– Вряд ли это ива, – заметила я.

– Но, право же, бывают такие, – уверяли меня. В ответ я сложила стихи:

Как дерзко, как широко

Ива размалевала

Тонкие брови свои.

В этом саду весна,

Боюсь, лицо потеряет.

В другой раз я снова отправилась провести Дни удаления в столь же скромном жилище.

Уже на второй день мне стало так тоскливо, что казалось, я и часа там не выдержу.

Вдруг – о счастье! – ко мне пришло письмо.

Госпожа сайсё красиво начертала на листке тонкой зеленой бумаги стихотворение, сложенное императрицей:

Как жить я могла, скажи,

Долгие, долгие годы,

Пока не узнала тебя?

Теперь я едва живу,

А мы лишь вчера расстались…

А внизу госпожа сайсё приписала:

«Каждый день разлуки с вами длится тысячу лет. Скорее, с первыми лучами рассвета, спешите к нам!»

Добрые слова госпожи сайсё доставили мне большую радость. Тем более не могло меня оставить равнодушной послание императрицы.

Я сочинила в ответ стихотворение:

Так, значит, печальна ты

В своих заоблачных высях?

Пойми же, с какою тоской

Гляжу я на день весенний

В убогом домишке моем!

А госпоже сайсё я написала:

«Боюсь, что этой же ночью меня постигнет судьба младшего военачальника: не доживу до утра».

Я вернулась во дворец на рассвете.

– Мне не очень понравилась в твоем вчерашнем стихотворении строка: «Пойми же, с какой тоской…» Все дамы тоже нашли ее неуместной, – сказала императрица.

Я сильно опечалилась, но, вероятно, государыня была права.

280. В двадцать четвертый день двенадцатой луны…

В двадцать четвертый день двенадцатой луны щедротами императрицы состоялось празднество Поминовения святых имен Будды.

Прослушав первую полуночную службу, когда сутры читал главный священник клира, некие бывшие там люди – и я вместе с ними – глубокой ночью поехали домой.

Несколько дней подряд шел сильный снег, но теперь он перестал. Подул порывистый ветер. Земля кое-где пестрела черными пятнами, но на кровлях снег повсюду лежал ровным белым слоем.

Даже самые жалкие хижины казались прекрасными под снежной пеленой. Они так сверкали в лучах предрассветного месяца, словно были крыты серебром вместо тростника. Повсюду виднелось такое множество сосулек, коротких и длинных, словно кто-то нарочно развесил их по краям крыш. Хрустальный водопад сосулек! Никаких слов не хватает, чтобы описать великолепие этой картины.

В нашем экипаже занавесок не было. Плетеные шторы, поднятые кверху, не мешали лучам луны свободно проникать в его глубины, и они озаряли многоцветный наряд сидевшей там дамы. На ней было семь или восемь одежд: бледно-пурпурных, белых, цвета алых лепестков сливы… Густой пурпур самой верхней одежды сверкал и переливался ярким глянцем в лунном свете.

А рядом с дамой сидел знатный вельможа в шароварах цвета спелого винограда, плотно затканных узором, одетый во множество белых одежд. Широкие разрезы его рукавов позволяли заметить еще и другие одежды, алые или цвета ярко-желтой керрии. Ослепительно-белый кафтан распахнут, завязки его распущены, сбегают с плеч, свешиваются из экипажа, а нижние одежды свободно выбиваются красивыми волнами. Он положил одну ногу в шелковой штанине на передний борт экипажа. Любой встречный путник, наверно, не мог не залюбоваться его изящной позой.