Читать «Газыри» онлайн - страница 8
Гарий Немченко
заливались солдатские голоса.
Лица стрелков были бодрые, веселые, шаг широкий, часть шла в ногу, слышался ровный хруст снега, начинающего уже подтаивать на февральском солнце.
Я поравнялся с офицером и изумился: это был тот же прапорщик, который вел маршевую роту к нам в мастерскую. И солдаты были те же. И тот же длинный правофланговый, отбивающий теперь мерный шаг в первом ряду роты. Но что случилось с командой? Как произошло такое быстрое превращение понурой толпы в молодецкую роту?
Причина ясна! Теперь на плече у каждого солдата была винтовка, теперь из безоружного он превратился в бойца. И войсковую часть не узнать! Я с удовольствием смотрел на бодро шагающие ряды…
Эта картина, однако, заставила меня подумать и о другом. Я видел теперь, какое значение имеет снабжение оружием, как оружие преображает человека.
Ну, разбивка, само собою, уже моя. Так горячо любимая мной разбивочка.
А дальше идет уже «калашниковский» текст, словно объясняющий то, ради чего я и взялся за работу, от которой сперва открещивался:
«Не для того ли и мы создавали наше прочное и надежное оружие, чтобы над Родиной звучали победные марши и песни уверенного в себе солдата?!
Взвейтесь, соколы, орлами!
Полно, и правда, горе горевать. Будем работать!»
«Полно… горе горевать» — слова из любимой нами, всеми Немченками песни «Полно вам, снежочки, на талой земле лежать…»
Полно, братцы, и действительно, — полно!
С чемоданом над Родиной
Если вы не летаете во сне, то говорить нам не о чем, все — пока! Если понимаете в этом хоть что-нибудь, пошли дальше. Или вернее, может быть, — полетели?
Ну, первые, еще в детстве, полеты, кто их помнит! Я, во всяком случае, — нет.
В памяти устойчиво живет самый яркий, приснившийся, когда мне было около двадцати пяти. Дело было в Новокузнецке, на нашей скрежещущей металлом, пропахшей бензином да соляркой большой стройке, а приснилось, будто кувыркаюсь посреди голубиной стаи высоко над нашей тихой станицей. Небо голубое и ясное, какое бывает либо совсем ранним утром, либо глубокой, теплой и солнечной осенью… И вот переворачиваешься и плаваешь посреди мелькания белых крыл — все они были почему-то молочно-белые. А станицы внизу вроде и не видать, и между тем она как бы чувствуется, именно она, Отрадная, со своими садами, зелеными латками огородов, черепичными и шиферными, крашеными в разные цвета железными да синеватыми цинковыми крышами.
Тихое и долгое это парение среди голубей так меня тогда умилило, что я написал крошечный, строчек на тридцать-сорок этюд, иначе это не назовешь — он потом пригодился как лирическая вставка между главами толстенного, и правда что, как кирпич, романа «Тихая музыка победы», в нем я поместил такие набранные курсивом словно бы отдельно, сами по себе живущие вставки.
Потом было много всяких других полетов во сне — после прыжка со скалы, с обрыва, с высокого-превысокого дерева, с многоэтажного дома… Планируешь, опускаешься и немножко пробегаешь потом по земле, гасишь скорость. Было наоборот: разбегаешься и — вверх. Было, что — в дождь, было — в шторм: летишь, и правда, как всепогодный истребитель.
