Читать «Бернард Мандевиль» онлайн - страница 2
Александр Леонидович Субботин
Эпоха революций XVII в. была временем духовного подъема, надежд, социальных проектов, принципиальной идейной борьбы. Теперь все это отошло в прошлое. Героизм, самопожертвование, бескорыстие, энтузиазм — все это стало анахронизмом, представлялось как проявление неистового тщеславия и осуждалось как фанатизм. Их сменили мошенничество, ничем не прикрытое приобретательство и эгоистическая расчетливость, считавшаяся лучшим свидетельством здравомыслия. Не только вещи, но и идеи и моральные принципы становились товаром. Вместе с тем страна пожинала плоды политики веротерпимости. Правда, столкновения консервативного англиканского духовенства, так называемых «высокоцерковников», с «низкоцерковниками» и диссидентами, равно как и вражда между различными христианскими сектами, возникали время от времени с новой силой, однако терпимость, не без влияния идей Локка, все же становилась преобладающим настроением в английском обществе. Философия Локка способствовала также возникновению английского деизма и определенному сдвигу мировоззренческих интересов, которые переместились преимущественно в область этики и психологии. Однако ни веротерпимость, ни деизм образованной элиты не сделали англичан менее религиозными. «Этический кодекс, основанный на христианской доктрине,— отмечает английский историк Дж. М. Тревельян,— был тогда правилом жизни для значительно большей части общества, чем это было в периоды позднего средневековья и Тюдоров» (28, 368). Эта религиозность, сочетаясь с жаждой обогащения любыми средствами, породила то ханжество, которое глубоко пропитало состоятельные слои общества и стало одной из отличительных черт британской респектабельности. Люди, живые, реальные люди послереволюционной Англии, были далеки от того идеала гармонической, умеренной в своих потребностях, разумно-нравственной личности, за который ратовал в своей этике Джон Локк.
Этими несколькими штрихами я хотел бы обрисовать ту английскую действительность, в условиях которой формировались взгляды Мандевиля. Без знания ее многие представления и решения Мандевиля — мыслителя, остро чувствовавшего пульс своего времени,—остались бы непонятными. Не так уж трудно последовательно и логично изложить концепцию того или иного философа. Гораздо труднее, не впадая в вульгаризацию, увязать ее с условиями современной ей социальной действительности. Однако именно эту задачу и должен решать историк философии, если он не хочет писать еще одну книгу о книгах. Иными словами, философские учения прошлого следует рассматривать не только в их связи с предшествующими концепциями и современными им альтернативными воззрениями, но и в связи со всем строем общественной жизни — ее политической, экономической и культурной реальностью, достигнутым уровнем знаний, распространенными религиозными взглядами и теми представлениями, которые бытуют в искусстве и литературе.