Читать «Охота на свиней» онлайн - страница 16

Но вот однажды с ее губ тихо и робко слетело, что она беременна, вряд ли тут дело в чем-то другом. Она сказала это еле слышно. И смотрела на него доверчиво — раненый зверек, отдающий себя в руки ловца.

Но личико младенца поджидало там, в белой тьме, в тихих водах, личико младенца в покое, точно могильный камень, — ожиданье.

Голос сказал ему — во все дни твоей жизни знаешь ты, что достоин из-за этого быть отринут от лица моего, если стану я судить тебя по грехам твоим.

Так сказал еще не сложившийся звериный лик, рыбий, водяной лик — незрячий покой, недоступный, неистребимый покой над смертной твоей плотью, над твоим распадом.

Ее взгляд потупился. Лицо погасло, посерело. Теперь он тоже увидел легкое, но весьма явственное утолщение, или выпуклость, пониже талии, оно сразу бросалось в глаза, и не заметить его мог лишь тот, кто попросту не желал видеть.

Обнаружил он теперь и то, что наверняка появилось уже довольно давно, хотя он, стало быть, и предпочитал оставаться слепым: внешние знаки беременности, которые всегда вызывали у него отвращение (при виде беременной женщины он всегда волей-неволей сразу отводил взгляд и подавлял тошноту), — мешки под глазами, набрякшие густой черной тенью, что-то немощно-мерзкое во всем ее облике, точно блеклая сальная пленка на коже. Еще несколько месяцев — и она будет выглядеть беспомощной, старой, с белыми губами, с неприятным запахом. Это она-то, что лежала сейчас тут, подле него, в мокрой от ночной росы летней траве, близко — ближе просто невозможно — тяжелый, сладкий, прохладно-влажный аромат подмаренника обвевал этот миг, она только что умолкла, сообщив свою новость, и лежала теперь полуотвернувшись, взор плавал, скользил в молочно-голубом небе. Серое море, продолговатая серая щека, ресницы, блеклое глазное яблоко (зрачок обращен к небу, бездонный, чужой) брезжит сквозь лучистые от ночного света тени подмаренника, долгое хрупкое тело вытянулось на земле — яблоки грудей, легкая, но очень явственная выпуклость живота под серым бумажным платьем (рукава закатаны, и ему видно, как пульсирует синяя жила, набухшая, толстая, словно у мальчишки-подростка). В ясной, влажной ночи собственное тепло окружало ее трепетным коконом. Он лежал как раз вне его, отодвинулся. Это было уже тепло двух чужаков: они присутствовали здесь и наблюдали за ним, почему-то казалось, будто самые деликатные его части попали во враждебные руки, он не мог удержаться от такого ощущения. На краткий миг почудилось, будто его расчленили пополам. На краткий миг небо и земля в их белом безмолвии и влажной тьме закружились — поменялись местами, уничтожили друг друга. Руки сжались в кулаки, ногти впились в ладони. Она сказала то, что должна была сказать, безмолвие длилось уже слишком долго, уже стало таким, что они запомнят его и никогда более к нему не прикоснутся. Средь влажного подмаренника она осторожно повернула голову, травинки почти заслонили рот, приоткрытые губы. Сквозь подмаренник и чуть более темные метелки травы он уловил взгляд, темный сейчас, при свете ночи, смутный, загадочный, блестящий детский взгляд.