Читать «Пасынки восьмой заповеди» онлайн - страница 122

А когда все отсмеялись, и извечная тишина снова вернулась на шафлярское кладбище, отец Ян оправил складки своей сутаны, пригладил волосы, после чего, обернувшись к остальным, негромко сказал:

— Пора нам. Пойдёмте, помянем батьку-Самуила.

И они тихо спустились с кладбищенского холма.

Светало.

ЭПИЛОГ

То было что-то выше нас,

то было выше всех.

И. Бродский

Бывают такие минуты между ночью и утром, когда первая ещё не убралась восвояси, а последнее ещё не вступило в свои права, и в невозможные эти минуты возможно всё, скрытое для света и утерянное для тьмы.

Есть такие минуты…

Старик, сидевший на могильном холме, протянул костистую руку и взял лежащий рядом каравай хлеба. Разломил пополам, запустил пальцы в мякиш… вырвал кусок хлебной плоти. Смял в кулаке, подумал о чём-то своём, раздувая трепещущие ноздри гордого орлиного носа, и принялся увлечённо лепить мякиш, как делают это шафлярские ребятишки, оглядываясь по сторонам — не смотрит ли строгая мамка, не наподдаст ли за баловство!

Кривой, покосившийся тарантас рождался под пальцами старика. Вот он поставил игрушечную повозку на рыхлый ком кладбищенской земли, из которого уже пробивалась молоденькая травка, воткнул в тарантас две веточки вместо оглоблей — и вылепил лошадь. Жалкую такую кобылёнку, с выпирающим хребтом и сбитыми копытами. Поставил лошадь между оглоблей, улыбнулся в седые жёсткие усы и вновь набрал пригоршню мякиша.

Фигурка, другая… третья… женщина с прижавшимся к её ноге одноухим псом, священник в сутане, ещё одна женщина — статная, видная собой… воевода с прямым палашом на боку, юный парень с разбойничьим профилем…

Расставив фигурки вокруг тарантаса, старик снова улыбнулся и выгреб остатки мякиша из каравая.

Вскоре на облучке восседал тощий человечек в берете, лихо заломленном набок. Старик пошарил глазами вокруг, поднял рыжую сосновую иголку, невесть каким ветром занесённую на шафлярское кладбище, сломал надвое, ещё раз надвое — и прикрепил кусочек на берет вознице.

После привстал, хмыкнул не то удивлённо, не то обрадованно, потянулся — и в огромных ладонях старика оказался замшевый берет с петушиным пером, схваченным серебряной пряжкой: берет, до того мирно валявшийся поодаль и притрушенный сверху землёй.

Старик повертел берет в руках, отряхнул, протёр рукавом серебро пряжки и нацепил берет на голову.

Подбоченился, сверкнул смоляными очами навыкате и заломил берет набекрень таким лихим жестом, что будь рядом кто из людей, не так давно покинувших кладбище…

— Ой, туман, туман в долине, — запел Самуил-турок надтреснутым голосом, — тишина кругом… хлещет-плещет старый баца длинным батогом!..

Подождал, словно надеялся, что кто-то подпоёт ему из тишины, и вновь принялся за фигурки.

Вылепил себя — еле-еле мякиша хватило, пришлось даже кусок корки слюной размочить — совсем маленького себя, но похожего; вылепил и поставил поодаль. Чуть развернул остальных, чтоб не видели его, потом посидел-посидел, глядя на тарантас и действо вокруг повозки, и уверенно протянул руку.