Читать «Под знаком четырёх» онлайн - страница 119

Да, все было так, хотя он и обращался время от времени к Мегрэ, чтобы отдохнуть от своих «трудных», психологических романов. Но писал для себя. И только занялся опять детективом, как разразилась вторая мировая война и серия снова замерла: не мог же Мегрэ стать коллаборационистом. Он отбыл в Америку, и в 1946 году об этом возвестил роман «Мегрэ в Нью-Йорке».

После войны Сименон опубликовал пятьдесят три «мегрэ», и все заглавия начинались с имени комиссара полиции. И хотя Сименон напишет в 1960 году «Записки Мегрэ» с целью показать, что он не тождествен своему герою, во всех послевоенных «мегрэ» тоже полно точек соприкосновения между автором и его героем. Главное, что их теперь роднило: оба они обычные люди, как все, — настаивал Сименон.

Еще с выходом первой серии «мегрэ» (1929–1934) Сименон стал широкоизвестным и очень богатым писателем, но с годами он все чаще гордился тем, что происходит из потомственного рода крестьян и мастеровых. Конечно, молодой Жорж Сим, только-только принявшийся за детективную серию, мечтавший о блестящей писательской карьере, иногда свысока поглядывает на трудягу комиссара, предел надежд которого маленький дом и садик где-нибудь на берегу реки. Но пройдут тридцатые, затем начнется война. Сименон будет приговорен врачом, поставившим неверный диагноз, к преждевременной смерти, переживет крах прежних взглядов, военные трудности, утрату дома (его разбомбят). Он уедет в Америку, возобновит детективную серию, купит в Америке ранчо и несколько лет проживет за океаном.

Однако трудно найти писателя, столь охочего к перемене мест и жилищ. У Сименона, до Розового домика в Лозанне, где он счастливо жил со своей возлюбленной Терезой, их насчитывалось тридцать два. До этого были дом в Ниеле, — там поселились первая жена Сименона, Регина, их сын Марк со своим семейством и старая служанка Буль. Долго пустовал роскошный замок Эпеланж и его двадцать четыре комнаты. Эпеланж был выстроен Сименоном за год до разрыва со второй женой, Дениз, матерью троих его детей. Сын Джон обосновался в США. Младший, Пьер, долго жил с отцом, ему была предоставлена мансарда Розового домика. Увы, дочь Мари-Жо молодой девушкой покончила самоубийством в приступе депрессии и завещала рассеять ее прах на лужайке перед Розовым домиком под огромным одиноким кедром. Отец исполнил волю дочери. Узнав о ее смерти, он плакал второй раз в жизни. Первый — когда умер его отец. А теперь и прах самого писателя рассеян там же.

Отношения с детьми складывались у Сименона трудно, порой мучительно. Вспоминая о собственном скудном детстве (о том, как мать покупала три пирожных на четверых), Сименон жалел, что у его детей не было по-настоящему счастливого детства, так как они росли в роскоши, а человек, — утверждал он, должен всего достигать собственными усилиями.

«— Но кто же мешал мне ездить в школу на троллейбусе? — возмутился однажды средний сын. — Кто требовал, чтобы я прибывал на уроки в белом роллс-ройсе, мотивируя это требование тяготами собственного трудного детства?» Извечная проблема отцов и детей не миновала и Сименона. Сам он потом полюбил скромный быт, незатейливый житейский обиход. Его дом был открыт для всех, но с годами он все дальше держался от тех, кто правит и от кого мы зависим… «Мне там так же неуютно, как Мегрэ». Когда видный парижский критик неодобрительно заметил, что Сименону-писателю больше всего недостает чувства трагизма, — это вызывало отповедь с его стороны: «Подозреваю, что г-н Полан никогда не обращал внимания ни на трагизм парижских улиц в три часа ночи, ни на трагизм жизни семей, теснящихся в квартирах дешевых муниципальных домов… Меня трогает именно этот обыденный трагизм, а не страстные монологи, метания и мировая скорбь». И он стремился постичь трагизм жизни обыкновенных людей, лишенных солнца, свободы, радостей жизни, права думать, права иметь собственное мнение. А уж решать что бы то ни было — и подавно. Ценится только их мускульная сила, их технические способности, эксплуатационные (как у машины) возможности. Те, кто правит, — заставляют их воевать за свои интересы. Вот и Мегрэ говорит, что бедняков воры не убивают, что у них взять? Зато их убивают на войне («Мегрэ и трубка»). И Сименон недоумевал: почему «…несчастный маленький человек ни разу с тех пор, как существует земля, не разметал силы, которые объединились против него и превратили в того, кого раньше называли крепостным, а сейчас — квалифицированным рабочим, то есть в раба?» Он приходил в бешенство, слыша, как отзываются белые богачи о «дикарях» — африканцах, невмоготу Сименону было слушать последние известия и вообще радио и телевидение, — они так откровенно разжигают в человеке примитивные инстинкты и расизм и натравливают народы друг на друга. Обесценилось слово «брат», и человек живет под ежедневным натиском тоски и страха, а в глазах у него вечные тревога и покорность. Умирает личность. Умирает человечность. Как равнодушно относится общество к своим старикам, ведь в его глазах они бесполезны.