Читать «Пальмы в долине Иордана» онлайн - страница 10

Но я все равно страстно уверяю:

— Нет, нет, не только ради тебя, и ради меня тоже…

Врала, врала! Если честно, совсем не ради него, а только ради себя! Если бы так не болело сердце, если бы так мучительно не хотелось быть с ним, разве пошла бы, даже если бы умолял!

Капитулировала по всей линии: полностью простила эпизод Шоши, обещала в течение двух недель переехать в Гиват-Хаим и приложить все силы к тому, чтобы стать достойной пионеркой поселенческого движения. В конце концов Рони, без видимой охоты, пошел объясняться с Шоши, а я мучительно ждала его возвращения. К полуночи все в нашей жизни было решено: Рони бросал Шоши, я бросала работу и переезжала к нему в Гиват-Хаим. Мы будем жить счастливо и любить друг друга вечно.

В новую жизнь мама напутствовала горькими пророчествами:

— Тебе, Александра, все кажется, что где-то жизнь легче! Идешь по линии наименьшего сопротивления! Давай-давай: пополи картошку, подои коров, и трех месяцев не пройдет, как стоскуешься по учебникам!

Но моя судьба решена — буду озеленять пустыню и обживать пустошь.

* * *

В Гиват-Хаиме меня ждала новая жизнь, новая работа и постоянное тесное общение с остальными ребятами из нашей группы. Наши отношения с Рони изменились. Раньше были только я и он. Меня не волновало мнение маминых Неве-Яаковских соседок, но все же я не могла отделаться от ощущения, что полюбив Рони, я бросила гордый вызов общественным предрассудкам. Теперь же мы оба постоянно оценивались окружающими, и коллектив, которому было наплевать на то, что Рони не читал “Войну и мир”, судил нас по своим критериям. Недоумение вызывал теперь не он, а я. Общественное мнение заставило даже нас взглянуть на себя новыми глазами. Здесь Рони больше не был в первую очередь — марокканцем, он оказался душой общества, заводилой, без которого любое сборище показалось бы пресным. Я молча присутствовала в его тени и иногда мучительно ощущала себя чем-то вроде “нагрузки”, гнилыми яблоками, проданными вместе с французскими духами.

Ребята ничего не говорят, но подозреваю, что никто, может, даже мой любимый, не верит, что я тут надолго.

Сначала меня определили помощницей воспитательницы в детский сад, но дети смеялись над моим акцентом и не слушались. Затем меня перевели в швейную мастерскую. В кибуцной иерархии этот отстойник занимал одно из последних мест — кроили и тачали там либо старушки, имевшие право на легкий четырехчасовой рабочий день, либо женщины с большими странностями, которых до детей и до еды допустить не решались.

Это первое поражение казалось еще обиднее на фоне метеорного взлета пусть брошенной, но не унывающей Шоши. Соперница, выросшая в многодетной семье, получила в свое ведение ясельки и совершенно самостоятельно заправляла этой завидной вотчиной. Она победоносно толкает по кибуцным дорожкам коляску-клетку с запертыми в ней четырьмя малышами, гордо таскает им обеды из общей столовой и широко пользуется правом покупать на складе за счет ясельного бюджета туалетную бумагу, мыло и прочие завидные товары. У нее быстро завелись приятельницы в кибуце, и она постоянно печет для них пироги и печенья. На лужайке перед своим домиком, прямо напротив нашего окна, она растянула веревку и развешивает на ней кружевные лифчики с глубокими чашечками, напоминающими о прелестях хозяйки и о том, что тощенькая “русия” ничем подобным похвастаться не может.