Читать «Мария Башкирцева» онлайн - страница 57

Дальше следует признание, рассчитанное уж никак не на «старого латинского буквоеда», а явно подразумевающего все-таки симпатичную собеседницу, но доверительно, как своему парню. Это следующий шаг в его наступлении – сделать ее соучастницей.

«По правде говоря, я предпочитаю всем искусствам красивую женщину. А хороший обед, настоящий обед, изысканный обед я ставлю почти на ту же ступень, что и красивую женщину».

Арман Лану в книге о Мопассане приводит свидетельство одного, как он говорит, достойного доверия свидетеля, Бода де Морселе, секретаря редакции одной из газет, в которой сотрудничал писатель.

«Однажды, – рассказывал Бод, – выходя из почтового бюро, я встретил Мопассана.

– Я страшно зол, – сказал Ги. – Мадемуазель Башкирцева пишет мне письмо за письмом «до востребования» и заставляет ходить за ними на почту. Но с меня хватит. Я с ней незнаком. Чего она от меня хочет? Может быть, она мечтает о любовной встрече? Так пусть изволит сказать об этом!»

То есть Лану считал, что незнакомка недолго оставалась незнакомкой.

Со своего четвертого письма Мария перевоплощается в Савантена Жозефа. Несмотря на то что письмо Мопассана ее оскорбило, она все-таки решается ему отвечать. Только теперь на ней две маски – незнакомки и старого латинского буквоеда, что позволяет ей начать говорить вещи, совершенно неприличные для девушки того времени. Она высоко держит планку пошлости, поднятую Мопассаном.

Обозвав писателя в первых строках письма «несчастным золяистом», то есть последователем Золя, она обещает больше его не мистифицировать и ничего не скрывать. Вот цитата из ее четвертого письма от имени Савантена Жозефа. «Я воспользовался, милостивый государь, досугом страстной недели, чтобы вновь перечитать полное собрание ваших сочинений… Вы, конечно, большой весельчак. Я никогда не читал Вас целиком и подряд, впечатление поэтому, можно сказать, свежее, и оно таково, что Вы чересчур злоупотребляете описанием этих… этого… этого акта, благодаря которому еще существует мир. Не знаю, какому богу я поклоняюсь, но Вы, безусловно, поклоняетесь тому… тому странному символу, который чтили в Древнем Египте…Что касается меня, а я вовсе не отличаюсь стыдливостью и читал самые предосудительные сочинения, меня смущает, да, сударь, смущает Ваше тяготение к этому грубому акту, которое Александр Дюма-сын называет любовью. Вы переходите на вольности, а мое звание классного наставника запрещает мне следовать за вами по этому опасному пути».

В ответе Мопассан переходит на «ты»: «Знаешь ли, для школьного учителя, которому доверено воспитание невинных душ, ты говоришь мне не особенно скромные вещи! Как? Ты ни чуточки не стыдлив? Ни в выборе книг для чтения, ни в своих словах, ни в своих поступках, да? – восклицает он с надеждой. – Я это предчувствовал».

«Как я и предвидела, все кончено между моим писателем и мною. Его четвертое письмо грубое и глупое», – записывает Мария в дневник 18 апреля 1884 года. Она собирается прервать переписку: «Мы дошли до такой точки – употребляю Ваше выражение, – когда я готова признаться, что Ваше гнусное письмо заставило меня провести очень скверный день. Я так смята, точно мне нанесли физическое оскорбление». Мария требует, чтобы Мопассан вернул ей письма.