Читать «Беседы об искусстве (сборник)» онлайн - страница 41

Но если скульптор своим творчеством внушает впечатления, кои обычно вызывают литература или музыка, почему к нему стремятся придраться? Недавно один публицист критиковал моего «Виктора Гюго», выставленного в Пале-Рояль, заявляя, что это относится не к скульптуре, а к сфере музыки. Он простодушно добавил, что эта вещь напомнила ему симфонию Бетховена. Дай-то Бог, чтобы сказанное им оказалось правдой!

Я, впрочем, не отрицаю, что полезно осмыслить различия между выразительными средствами литературы и изящных искусств.

Прежде всего, особенность литературы в том, что она может выражать идеи, не прибегая к образам. Например, сказать, что глубокое размышление зачастую приводит к бездействию, и при этом нет нужды изображать погруженную в раздумья, неподвижно замершую женщину.

И эта способность жонглировать абстракциями посредством слов, возможно, дает литературе преимущество в сфере мысли перед другими искусствами.

Еще следует заметить, что для литературы характерно развитие истории, которая имеет начало, середину и конец. В ней связываются различные события и выводится заключение. Есть персонажи, которые совершают различные действия, и показаны последствия их поступков. Описанные в литературе сцены усиливают друг друга благодаря определенному расположению, они приобретают конкретное значение лишь в связи с той ролью, которую они играют в развитии интриги.

В пластических искусствах дело обстоит иначе. В них всегда предстает одна-единственная фаза действия. Вот почему художники и скульпторы совершают ошибку, когда нередко заимствуют у писателей их сюжеты. Художник, воплощая часть повествования, на самом деле должен опираться на знание текста в целом. Необходимо, чтобы его работа основывалась на литературном источнике: вещь обретает всю полноту значения, лишь будучи освещенной предыдущими и последующими событиями.

Когда художник Деларош представляет сюжет Шекспира или, скорее, его бледного подражателя Казимира Делавиня, изображая детей Эдуарда прижимающимися друг к другу, то, чтобы проникнуться интересом к этому зрелищу, необходимо знать, что перед нами наследники трона, заключенные в тюрьму, и что в камере внезапно появились наемные убийцы, подосланные узурпатором.

Когда Делакруа – прошу прощения за то, что упоминаю гения рядом с этой посредственностью Деларошем, – заимствует из «Дон-Жуана» лорда Байрона сюжет кораблекрушения и показывает нам шлюпку в штормящем море, сидящих в ней матросов, по очереди вытягивающих из шляпы клочки бумаги, то для понимания этой сцены необходимо знать, что несчастные, погибающие с голоду, решают, кто из них послужит пищей для оставшихся.

При трактовке литературных сюжетов оба художника допустили одну и ту же ошибку: их произведения сами по себе не несут законченного смысла.

И все же картина Делароша плоха, поскольку рисунок ее холоден, цвет суховат, а чувства мелодраматичны, в то время как Делакруа очарователен: шлюпка на его картине и впрямь качается на морских волнах, голод и отчаяние превратили лица потерпевших кораблекрушение в трагические маски, а мрачное бешенство красочной палитры предвещает какое-то ужасное преступление. И если сюжет байроновской поэмы в картине как бы оборван, то зато здесь нашла воплощение душа художника – лихорадочная, суровая и возвышенная.