Читать «Время, чтобы вспомнить все» онлайн - страница 255

Итак, в 1930 году Джо упустил возможность продвинуть свою политическую карьеру: во-первых, потому что потерял деньги, с помощью которых надеялся добиться своей цели, а во-вторых, потому что целиком и полностью участвовал в принятии решений, обернувшихся трагедией для того самого существа, которое он любил глубоко и безраздельно всей своей душой.

Правда, Джо так и не узнал, что после изначальных приступов ненависти к родителям, врачу-гинекологу, его медсестре, Майку Слэттери, Билли Инглишу и даже Артуру Мак-Генри к своему отцу Энн неожиданно почувствовала жалость. Тот самый человек, который после ее выходки с Томми Уиллисом проявил понимание, поддержал ее и сохранил все рассказанное ею в тайне, на этот раз, в истории с Чарли Бонжорно, был потрясен, страдал и все разрушил. Наблюдая, с какой осторожностью Джо теперь передвигался по дому, в то время как прежде делал это легко и грациозно, Энн начинала понимать, что несчастья могут случиться с кем угодно, даже с теми, на чью любовь и поддержку ты рассчитываешь. Этот опечаленный человек, за жизнь которого она еще недавно так опасалась, теперь прогнал ее любимого и отправил ее на операционный стол в дом, замаскированный под обычное жилое строение, которым оно прежде и было. Когда же она вернулась домой, он был добр, заботлив, и сказал: «Мы этого, Энн, обсуждать не будем. Давай станем считать, что… Давай постараемся думать, будто с нами ничего этого не случилось». А ей хотелось говорить с ним об этом, и как можно больше, но она знала, что он наверняка чувствует себя виноватым в том, что ее предал. В его поведении с ней теперь все время сквозила неловкость: он был то чересчур вежлив, то чересчур небрежен, при том что раньше держался просто вежливо и естественно и всегда был уверен в себе. Когда Энн, прощаясь с ним перед сном, целовала его, он едва касался ее руки, тогда как прежде всегда ее нежно сжимал. Он относился к ней так, словно она вдруг стала хрупкой, хотя то, что с Энн случилось, то самое, в чем Джо был повинен, породило в ней некую жесткость. Или, скорее, не жесткость, а стойкость.

Энн бродила по дому, словно тайный инвалид. Она одновременно была и девушкой, место которой было в частной школе-пенсионе, и полноценной женщиной, прошедшей курс эмоциональной пытки, и единственной дочерью, ставшей ровней своим родителям, и сестрой своего уже достаточного взрослого младшего брата, и человеком, которому неожиданно разрешили пить коктейли и курить сигареты потому, что запретить коктейли и сигареты после перенесенного ею несчастья было так же нелепо, как заставить ее играть в куклы для того, чтобы она снова стала ребенком. Двусмысленность ее положения в семье проявлялась на каждом шагу.