Читать «Теория языка: учебное пособие» онлайн - страница 217

Предназначение новояза – сузить горизонты мысли, а в пределе – разрушить язык, чтобы стала невозможной сама мысль. Чем меньше слов, тем меньше искушение задуматься. Задача тоталитарного языка состоит в том, чтобы сделать речь – в особенности такую, которая касается идеологических тем, – по возможности независимой от сознания. В конце концов, иронизирует Дж. Оруэлл, членораздельная речь будет рождаться непосредственно в гортани, без участия высших нервных центров [Оруэлл 1982: 206]. Идеал такого развития – «рече-кряк».

Новояз перестаёт быть языком личности. «В пространстве этого языка почти нет шансов узнать, что человек на самом деле чувствует или каково его действительное положение» [Мамардашвили 1990: 201]. Тоталитарный язык – это ритуальное действие унифицированной массы, язык массового фанатизма. В. Клемперер отмечает, что само слово «фанатизм» в фашистской Германии лишается привычной для нормального языка отрицательной коннотации; напротив, гитлеровцы полагали фанатизм национальным благом. Язык-мысль превращается в язык-заклинание. В новоязах нет различия между устной и письменной речью. Преодоление мыслительной и языковой конкретики приводит к господству «историчности». Рейх может быть только тысячелетним, а решения партийных съездов – историческими и судьбоносными. X. Арендт объясняет это тем, что «язык пророческой научности соответствует желаниям масс, потерявших своё место в мире и теперь готовых к реинтеграции в вечные, всеопределяюгцие силы, которые сами по себе должны нести человека, как пловца, на волнах превратности судьбы к берегам безопасности» [Арендт 1996: 462].

Господствующий язык тоталитарного режима встречает в обществе внутреннее противодействие, которое реализуется в различных формах. Это может быть, во-первых, своеобразный антитоталитарный язык, образец которого на примере социалистической Польши описан лингвистом А. Вежбицкой. Такой язык складывается из новых экспрессивных слов, которые легко усваиваются и широко употребляются потому, что вкладываемое в них говорящими прагматическое значение легко определить (на подсознательном уровне) с помощью их формальных и синтаксических связей с другим словами [Вежбицкая 1993: 123].

Во-вторых, возможен индивидуальный антитоталитарный протест писателя или поэта, о котором пишет Ф. Искандер: «Талантливый поэт или уходит в подполье главной частью своего творчества, или зашифровывает стихи, при этом сам процесс зашифровки превращается в часть поэтического вдохновения. Находка шифра приравнивается к политической находке» [Искандер 1992: 3]. Для репрессированного А.И. Солженицына своеобразным протестом против языка тоталитарной культуры явилась идея «языкового расширения». Мат в устах масс в каком-то смысле служит противоядием преимущественно «позитивному», навязчивому монологу власти. Правда, добавляет автор этих слов И. Бродский, в повседневной русской речи объем этого противоядия превышает лечебную дозу [Бродский 1999: 212].