Читать «Мой папа – Штирлиц (сборник)» онлайн - страница 122

– Будьте как дома, – обратился он к Ольге Петровне, плотно прикрыв дверь, отделившую их от зажужжавшей приемной. – Это ведь удача, что мы с вами сейчас встретились. С утра в райком вызывали, вот и задержался. А разминись мы, трудно было бы вам ко мне пробиться – вон сколько у меня «церберов»!

Он хотел ей помочь освободиться от пальто и тяжелого дорожного мешка, но, заметив смущение, пятнами выступившее у нее на лбу и щеках, снова вышел в приемную. Гул за дверью взметнулся. Послышалось обиженное: «Товарищ Божко, два часа сидим, а у меня неотложный вопрос!»

Ольга Петровна перевела дух. В кабинете все казалось стерильным и враждебно-официальным. Окруженный стульями стол под зеленым сукном занимал большую часть пространства, подло уставились со стен портреты вождей. Ахнув, она заметила, как по блестящему паркету от ее бот растекаются мутные лужи. В растерянности стала гадать, чем бы подтереть.

– Что ж вы оробели, – вывел ее из замешательства голос Антона Сергеевича.

– Да вот наследила.

– Глупости, пойдемте ко мне, там будет удобнее.

Он отпер ключом завешенную плюшевыми гардинами дверь.

– Прошу.

– Простите, что так без предупреждения, – начала было Ольга Петровна, присаживаясь в кресло для посетителей, но Антон Сергеевич, замахал рукой:

– Бросьте. Страшно рад вас видеть. Двадцать пять лет числил в погибших – и вдруг жива-здорова! Когда освободились?

– Расконвоировали в пятьдесят четвертом, реабилитировали в прошлом году. Четыре года в Казахстане прожила, думала устроиться там, к сыну поближе…

– Как он? Что с ним?

– Взрослый, институт закончил, главным инженером в совхозе работает, год назад женился, в ноябре внучка родилась.

– Батюшки! А я ведь его мальчонкой помню. После вашего ареста заходил к Степаниде Корнеевне – вместе запросы в инстанции писали, ответ, правда, всегда был – «В списках не значится».

Ольга Петровна поразилась тому, что Антон Сергеевич принимал участие в ее розысках, но сказала лишь:

– Я тоже десять лет ничего про них не знала. Думала – живы ли? А в сорок третьем столкнулась на пересылке с бывшей соседкой по дому, и та рассказала, что няня умерла, а Женечку в детский дом отдали.

– До сих пор простить себе не могу, что потерял их из виду. С началом войны в военном госпитале работал. Тут, знаете, такая катавасия была, по двадцать четыре часа в сутки в операционной стояли. Словом, о том, что Степаниде Корнеевне пришлось отдать ребенка в детдом, узнал только после войны. Голод, бомбежки. Детские дома эвакуировали, вот она и отдала его, чтоб спасти, а сама погибла. В дом бомба угодила…

Секретарша внесла на подносе стаканы с чаем, бутерброды и записку. Пока Антон Сергеевич читал, она бесцеремонно и жадно обшарила глазами странную посетительницу.

– Вы уж, голубушка, простите, не дают они нам с вами поговорить, – сказал Антон Сергеевич, когда секретарша вышла. – Позавтракайте без меня, отдохните, а через часок освобожусь – все обсудим как следует.

Стоило ему выйти, слезы, с самого утра стоявшие в глазах у Ольги Петровны, хлынули. Тыльной стороной зажавшей бутерброд ладони она размазывала их по щекам и глотала вместе с хлебом и сыром, не ощущая ничего, кроме жгучей горечи. Даже сладкий чай был горек. Сколько времени вот так она жевала и плакала, сама не знала. Все ее существо переполняла благодарность к Антону Сергеевичу, жалость к няне, боль оттого, что, встретив сына после двадцатипятилетней разлуки, она сразу вновь потеряла его. Страшные, хуже любого приговора слова: «Уезжайте. Вы чужой человек, я не считаю вас своей матерью» – жгли душу. Горе рвалось со слезами наружу, но, как всегда в минуты отчаяния, в памяти возникли слова молитвы: «Царица моя Преблагая, надежда моя Богородица, защитница сирым и странным, обидимым покровительница, погибающим спасение, всем скорбящим утешение, видишь боль мою, видишь скорбь, тоску. Помоги мне немощной, укрепи меня страждущую. Обиды и горести знаешь мои, разреши их, простри руку надо мной, ибо не на кого мне надеяться». Сколько раз, лежа в детской кроватке, она слышала, как из-за няниной ширмы доносились эти слова, сколько раз, лежа на нарах, она повторяла их про себя. И всегда они приносили в душу утешение.