Читать «Злая Москва. От Юрия Долгорукого до Батыева нашествия (сборник)» онлайн - страница 482

– Нелегкое это дело.

– Кто же тебе сказал, что это легко. Но на то и живет человек, чтобы добро и зло различать. На то тебе и голова дадена.

– А ты сам-то, – оживился Оницифор, – Евангелие мне отдал без всякой корысти, без ряда.

Василько хитро ухмыльнулся:

– Кто тебе сказал, что без ряда? Вот приду в село, обживусь немного и позову тебя с людьми тын тынить да кельи срубить, часовенку… Но не столько для себя я буду кельи ставить, сколько для братии моей, для старых и немощных христиан, коим под конец живота своего новая обитель очень даже пригодится. Так-то мое добро обернется на пользу людям, да не один раз. За все на этом свете надо платить меру немалую. Даром ведь у нас только вода, да и то ее найти нужно, подойти к ней, наклониться… Остальное же у нас тяжкими трудами добывается. Ты бы подбросил дровишек в костер: закоченел я… Вот так, еще… Задымил, окаянный! Да сел бы, а то стоишь как журавль, даже неловко мне стало!

Оницифор присел подле дяди. Он поморщился и отвернул лицо в сторону от чадившего дыма.

– Посердился на тебя наш приходской священник, – поведал Оницифор. – Лечил ты сыромятника Николу и велел ты Николе не поститься из-за недуга. Никола на исповеди твои слова священнику выложил. Тот на тебя распалился. Дескать, что это старец Вассиан высокоумничает, дескать, зачем он христиан смущает негожими словесами, дескать, пора его осадить.

– То священник ваш глаголет не по уму. Господь-то милостив. Ему не столько ущемление плоти нужно, ему очищение души от скверны любо. Пост, чтение молитв и всякое усердное богослужение не спасает души без борьбы с дурными помыслами, деяниями непотребными. Потому не стоит изнурять себя, особенно хворому, а пригоже вкушать все, но с воздержанием. Я свою правду не навязываю. У каждого христианина собственная дорога к Христу, ибо разнятся меж собой человеки. Кому любо – пусть постится.

– Говорят про тебя на Москве именитые мужи нелестное, – начал издалека Оницифор.

– Что так? – насторожился Василько.

– Будто при взятии Москвы татары тебя пощадили за некую измену.

– Тебе-то что с того? – вспылил Василько и, спохватившись, мрачно произнес: – Мало ли что злые завистники болтают.

Он помолчал, изредка поглядывая на смутившегося Оницифора, затем неохотно, словно пересиливая себя, заговорил, отстраненно глядя поверх костра на мрачные лесные глубины:

– После взятия Москвы я, израненный, оказался в руках переветника Петрилы. Петрилу я еще во Владимире знавал, а перед татарщиной он сам-друг ко мне в село пожаловал, гостевал да все уговаривал татарам передаться. Мне бы Петрилу повязать да в Москву отвезти, а я его отпустил по-доброму. За то наказал меня Господь: уж тот Петрила поиздевался надо мной, покуражился. Но его татары посекли за некую вину. И не стало надо мной повелителя, и побежал я. Вот и весь мой сказ! Не подосадуй, что осерчал. Больно мне вспоминать те дни… Давай подремим немного. Истомился я с этими татарами. И не смотри ты так на меня. Правду я тебе сказал, не всю правду, но все же…