Читать «Иосиф Бродский. Вечный скиталец» онлайн - страница 56

Но может быть, тенденциозен мой подбор цитат? Прибегну к содействию известного – да что там, глобально прославленного – критика Александра Гениса. Вот поэтические выдержки из его панегирика поэту. Оправдан ли восторг?

Итак, А. Генис «Взаймы у будущего, или Последняя книга Бродского»:

«Человек – штучен, уникален, неповторим, а значит, конечен. Он живет в пунктирном мире, разделенном на вчера, сегодня и завтра. Зато, скажем, птица… ближе к вечности. Собственно, об этом она сама сказала поэту:

Меня привлекает вечность.

Я с ней знакома.

Ее первый признак —

бесчеловечность.

И здесь я – догма».

(Вероятно, «здесь я – дома». А впрочем, поди знай, опечатка или прихоть поэта?).

Вот Генис приводит другой опус Бродского. Все слова, и после точки, почему-то со строчной буквы:

когда ландшафт волнист,

во мне говорит моллюск.

ему подпевает хор

хордовых, вторят пять

литров неголубой

крови: у мышц и пор

суши меня, как пядь

отвоевал прибой.

Комментарий критика: «Суша – частный случай моря… Первая буква слова «волна» в родстве с перевернутой восьмеркой – знаком бесконечности. Профиль самой волны напоминает Бродскому губы. Соединив эти образы, мы решим ребус: море – речь. Море относится к суше, как язык – к сонету, как словарь – к газете. И в этом смысле море – поэт, оно не просто речь, оно – возможность речи.

Именно потому,

узнавая в ней свой

почерк, певцы поют

рыхлую бахрому.

Не самоирония ли – «рыхлая бахрома» бессвязных строчек?.. Не бессвязен ли комментарий маститого критика?..

Бродский любит отталкиваться от безусловной поэзии. И тут он непревзойден в обилии слов. Один из множества его «откликов» на пушкинское «Я вас любил…»:

Я вас любил. Любовь еще

(возможно, что просто боль) сверлит мои мозги.

Все разлетелось к черту на куски.

Я застрелиться пробовал, но

сложно…

Иосиф Бродский. 1962 г. Из архива Б. С. Шварцмана

У Гёте «Римские элегии» – и у Бродского «Римские элегии». Гёте «нежную выпуклость груди взором следил» – и Бродский делает то же:

Лесбия, Юлия, Цинтия, Ливия, Микелина.

Бюст, причинное место, бедра, колечки ворса.

Обожженная небом, мягкая в пальцах глина —

плоть, принявшая вечность как анонимность торса…

Это – любовь. И вот обстановка, способствующая любви (так сказать, «объята Севилья и мраком, и сном»):

Тишина уснувшего переулка

обрастает бемолью,

как чешуею рыба…

Бемоль, между прочим, «знак, предписывающий понижение какой-либо ступени звукоряда» (СЭС, 1981). «Тишина обрастает»… знаками? А это как понимать?

Синий всегда готов отличить

владельца

от товаров, брошенных вперемежку

(т. е. время – от жизни),

дабы в него вглядеться.

Так орел стремится вглядеться

в решку.

Примечание в скобках – самого Бродского. Строчки «Элегии» воспринимались бы как нормальная самоирония поэта, если б они опять-таки не тонули в мешанине слов: