Читать «Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву» онлайн - страница 112

Родители Симы были до революции членами социал-демократической партии. Когда произошел раскол между меньшевиками и большевиками, они примкнули к меньшевикам. Мама происходила из богатой еврейской семьи в Варшаве, а папа – из рабочих. Симина бабушка была против этого брака, и мама убежала из дома к своему возлюбленному. Они жили в подвале. Мама не взяла из дома никакой одежды и носила рубашки мужа. Бабушка не простила свою дочь и стала приезжать к ней только после смерти зятя. Отец Симы был избран в первый совет города Смоленска. Сима гордилась этим и показывала его членский билет подругам, но не рассказывала, что во время нэпа – новой экономической политики, которую ввел Ленин для оздоровления хозяйства после Гражданской войны, отец построил на Сухаревском рынке двухэтажный ларек. По словам Симиной матери, это был самый большой ларек на всем рынке. В Симином комсомольском билете был выговор за то, что она скрыла это. Мне она сказала, что отец был мелким торговцем, продавал спички. Но ее мама, Софья Ильинична, рассказала мне всю правду. Она говорила со мной с откровенностью, которую Сима от нее не унаследовала. Сима показала пачку любовных писем мамы к папе, а мама рассказала о второй стороне медали: о том, как она страдала замужем за своим возлюбленным. Отец Симы умер от рака в совсем еще молодом возрасте, за несколько лет до моего знакомства с ними. На стене висела большая фотография красивого мужчины, похожего на Симу.

Собрания заканчивались поздно ночью, иногда трамваи уже не ходили; тогда мы шли пешком с Пироговской до дома Симы на Серпуховской площади. Мы приходили ночью, Софья Ильинична кормила нас ужином, слушала наши рассказы и успокаивала. Я помню, что в ту ночь, когда было принято решение исключить меня из комсомола, она ухаживала за мной как за больным ребенком; сидела около моей раскладушки и утешала. На утро Сима стала героем дня. Студенты, которые раньше не обращали на нее внимания, подходили к ней, жали руку молча или же говорили ей тихо, когда никого не было вокруг, что она смелый человек. К ней стали относиться с уважением и приветливо; все улыбались ей.

Я пишу так подробно о моих трех подругах, Марине, Юле и Симе, и их семьях потому, что они были мне близки, как родные, в годы моего одиночества, до замужней жизни.

Через некоторое время меня пригласили на заседание комитета комсомола, на котором должны были обсудить мое дело и утвердить решение о моем исключении, принятое общим собранием. На заседании сидели пять членов комитета. Обсуждали меня и еще одного студента, скрывшего свое происхождение. Его родители до коллективизации были зажиточными крестьянами. Три члена комитета были в комиссии, посланной в Коминтерн по моему вопросу. Член комитета, предложивший создать эту комиссию, парень с лицом русского крестьянина, зачитал характеристику на меня из Коминтерна и добавил, что там известно обо мне и о моей работе в коммунистическом подполье в Палестине, а в чем я провинилась здесь и провинилась ли вообще, им ничего не известно. Барзилай, бывший в то время представителем коммунистической партии Палестины в Коминтерне, дал мне прекрасную характеристику. Это был тот самый Барзилай, один из организаторов компартии Палестины, который просидел в ГУЛАГе 20 лет, обратился к религии, а затем ему удалось вернуться вместе с женой и сыном в Израиль, где он стал профессором в Бар-Илане. Мы с Михаилом приходили к нему домой, когда вернулись в Страну. Были и на его похоронах. Он похоронен в Тель-Авиве.